Ханна Кент - Вкус дыма

– Помню ли я? – отозвалась она чуть громче. – Да я все отдала бы, только б суметь забыть.

Агнес высвободила указательный палец из петли и поднесла ко лбу.

– Вот здесь, – сказала она, – мысленно я могу каждую минуту вернуться в тот день, словно открыть нужную страницу в книге. Он так прочно вписан в мою память, что я почти ощущаю вкус чернил.

Не отнимая пальца от своего лба, Агнес прямо, в упор поглядела на Тоути. От блеска в ее глазах, от вида рассеченной до крови губы его пробрал озноб, и невольно пришло в голову: что, если весть о прошении за Сиггу и впрямь отчасти свела Агнес с ума?

– И что же произошло? – спросил он.

29 марта текущего 1828 года мы, чиновники канцелярии в Стапаре, Ватнснес, – перенося на бумагу описание, данное устно сислуманном Блёндалем, – составили опись ценности имущества заключенных Агнес Магнусдоттир и Сигридур Гвюндмюндсдоттир (та и другая – работницы хутора Идлугастадир). Нижеперечисленные предметы, признанные как принадлежащие вышеупомянутым женщинам, имеют следующую ценность.

Мы удостоверяем и подтверждаем печатью, что перечисленные предметы составляют все имущество вышеупомянутых заключенных.

Подписано:

Й. Сигюрдссон, Г. Гвюндмюндссон

ВОТ ЧТО Я РАССКАЗЫВАЮ ПРЕПОДОБНОМУ.

Случилась смерть, причем так, как это случается всегда, но с другой стороны – совсем по-иному.

Все началось с северного сияния. Зима выдалась такая холодная, что по утрам, просыпаясь, я обнаруживала на одеяле тонкий слой инея, намерзшего от моего дыхания. К тому времени я прожила в Корнсау уже два или три года. Кьяртану, моему приемному брату, было три. Я была всего лишь на пять лет его старше.

Как-то вечером мы оба трудились в бадстове с Ингой. Тогда я уже называла ее мамой, потому что она и была мне самой настоящей матерью. Она говорила, что я способная ученица, и обучала меня всему, что умела сама. Бьёрна, ее мужа, я пробовала называть пабби , но ему это не нравилось. Кроме того, ему не нравилось, когда я занималась чтением или письмом, и он не прочь был выбить из меня тягу к учению увесистой затрещиной, если ему случалось застать меня за этим занятием. Книгочейство девице не к лицу, говаривал он. Инга была хитра; она дожидалась, покуда Бьёрн заснет, будила меня, и мы вместе читали псалмы. Инга выучила меня сагам. На святочных посиделках – kvöldvaka – она рассказывала саги наизусть, а когда Бьёрн засыпал, заставляла меня пересказывать ей эти истории. Бьёрн так и не узнал, что его жена нарушала ради меня мужнину волю, и я сомневаюсь, что он вообще понимал, с какой стати она так любит саги. Он потакал ее увлечению со снисходительностью мужчины, потакающего непостижимым причудам ребенка. Кто знает, как этим людям пришло в голову удочерить меня? Быть может, они приходились мне родней со стороны матери. А скорее им попросту нужна была лишняя пара рабочих рук.

Тем вечером Бьёрн вышел на двор, чтобы задать корм скоту, и вернулся в приподнятом настроении.

– Сидите тут, портите глаза под лампой, а там все небо в огне! – проговорил он, смеясь, и прибавил: – Пошли смотреть!

Я отвлеклась от пряжи, взяла Кьяртана за руку и вышла вместе с ним во двор. Мама Инга ждала прибавления семейства, а потому не пошла с нами, только помахала вслед рукой и продолжила вышивать. Она трудилась над новым покрывалом для моей постели, но так и не закончила работу, и я до сих пор не знаю, что сталось с этим покрывалом. Может быть, Бьёрн его сжег. Он потом предал огню множество ее вещей.

Но тогда мы с Кьяртаном вышли в морозный вечер, под ногами у нас хрустел подмерзший снег, и мы очень скоро поняли, чего ради Бьёрн нас позвал. Все небо было расцвечено так, как мне в жизни не доводилось видеть. Исполинские световые занавеси колыхались над нами в вышине, словно их раздувал ветер. Бьёрн был прав – казалось, что ночное небо охвачено огнем. Лиловые полосы распухали на фоне ночной темноты, искрились щедро рассыпанные по ним звезды. Небесные огни пульсировали, опадая и снова вздымаясь, точно волны, а затем их снова прорезали ослепительные, беспощадно-зеленые сполохи, сверху вниз прочертившие небо, словно низвергались с немыслимой высоты.

– Гляди, Агнес! – сказал мой приемный отец и с этими словами крепко взял меня за плечи, чтобы я могла увидеть, как сияние небесных огней заливает слепящим потоком четкий абрис горной гряды.

Несмотря на поздний час, я ясно различала знакомую линию иззубренного горизонта.

– А попробуй-ка дотянуться до этих огней, – предложил Бьёрн, и я тотчас сбросила платок на снег, чтобы без помех поднять руки к небу. – Ты знаешь, что это означает, – промолвил Бьёрн. – Это означает, что будет буря. Северное сияние всегда предвещает непогоду.

В полдень следующего дня ветер принялся хлестать подворье, вздымая в воздух напа́давший за ночь снег и швыряя его пригоршнями в сушеные шкуры, которыми мы затянули окна, чтобы не впускать стужу. То был зловещий звук – грохот ледышек, ударяющих в стены дома.

Инга тем утром чувствовала себя неважно и осталась в постели, а потому кашу варить пришлось мне. Я была в кухне, ставила котелок на огонь, когда пришел из кладовой Бьёрн.

– Где Инга? – спросил он.

– В бадстове, – ответила я.

Бьёрн снял шапку и стряхнул намерзший иней в очаг. Вода зашипела на раскаленных камнях.

– Дыма многовато, – заметил Бьёрн, хмурясь, и вышел.

Добавив в овсянку вареного лишайника, я понесла миску в бадстову. Там было довольно темно, и я, подав Бьёрну завтрак, побежала в кладовую, чтобы принести еще масла для ламп. Кладовая располагалась неподалеку от двери на двор, и я, подходя к ней, услышала вой ветра. С каждым шагом он завывал все громче, и поняла, что буря стремительно приближается.

Не знаю, зачем я открыла входную дверь, чтобы выглянуть во двор. Полагаю, мной двигало любопытство. Как бы то ни было, странное неодолимое влечение завладело мной, и я отперла засов, чтобы краешком глаза глянуть, что творится во дворе.

Жуткое то было зрелище. Черные тучи нависли над горным хребтом, а под этой дымно-черной пеленой далеко, насколько хватало глаз, бурлил и вихрился серый снег. Ветер дул неистово, и его мощный леденящий порыв внезапно хлестнул по входной двери с такой силой, что она, распахнувшись, сбила меня с ног. Свеча, горевшая в коридоре, тотчас погасла, а из глубины дома донесся бешеный рык Бьёрна – какого, мол, черта мне вздумалось пускать в его дом вьюгу?