Екатерина Кронгауз - Я плохая мать? И 33 других вопроса, которые портят жизнь родителям

Нет, понятно, что никто не обязан любить чужих детей. Только своих. И моих. Ну, они ведь объективно лучшие.

Есть такая известная техника в психологии – представлять человека, который говорит или делает что-то ужасное, маленьким ребенком, мальчиком или девочкой, которым хочется любви, внимания, чтобы с ними играли, чтобы играли по их правилам и всякое такое. Если получается увидеть человека маленьким, то он перестает уже быть таким страшным, жестоким, необъяснимым, а становится обычной капризулей избалованным или, наоборот, затюканным и нелюбимым.

Пожалуй, ко всем, кто обижает моих мальчиков, будь то дети в песочнице или взрослые на педсовете, действительно стоит относиться одинаково.

Я никогда не любила читать инструкции, за это меня очень долго ругали родители, мне всегда было проще изучать предмет руками, для меня Стив Джобс придумал айфон, у которого нет никакой инструкции. Так и за всю мою пред– и постматеринскую жизнь я не прочла ни одной книжки – ни о том, как готовиться к родам, ни о том, чего ждать, когда ожидаешь и когда не ожидаешь.

Потому что я считаю: к чему бы ты ни готовился – то, с чем ты потом живешь, не имеет к твоей готовности и ожиданиям никакого отношения. Ни роды ни на что не похожи, ни ребенок.

Вообще-то меня воспитывали по Споку, и все было хорошо, только вот научить меня спать по Споку у родителей не очень получалось: я не спала и рыдала – и на второй день, и на третий, и на сто тридцать третий, ничего не помогало. На этот случай у Спока, которого родители читали в Москве в 1984 году, было написано, что, если ничего не помогает, надо просто посадить беспокойного ребенка в машину и покатать его. На этом мое воспитание по Споку закончилось. Потому что воспользоваться этим советом они никак не могли, а значит, ломалась и вся последовательность действий.

Пытаясь собрать всю информацию о разных системах воспитания в разных странах, я за неделю изучила все посоветованные мне книги: “Боевой гимн матери-тигрицы” Эми Чуа, “Ребенок и уход за ним” Спока, “Что делать, если” Петрановской, “Как любить ребенка” Корчака, “Разговариваем с ребенком. Как?” Гиппенрейтер, “Разговор с родителями” Винникотта, “Французские дети не плюются едой” Памелы Друкерман.

В Японии, например, детей воспитывают по схеме “до пяти лет ребенок – Бог, от пяти до двенадцати – раб, а после двенадцати – друг”. Китайская мать Эми Чуа в своей книге-исповеди рассказывает, что китайская система заключается в том, что ребенок примерно всю жизнь раб, но это иногда выходит неудачно, если применять китайскую методику в Америке. В некоторых кавказских культурах мальчиков до шести лет воспитывает мама, потом он уходит жить на мужскую половину и его воспитывает отец. Про аидише маму всем и так все известно. Французы воспитывают детей незаметно, чтобы и они были незаметными и не мешали жить родителям.

При прочтении каждой книги я проникалась описанным методом. Японская система позволила мне расслабиться – моим детям обоим до пяти, значит, можно ничего не делать и надеяться, что после пяти мы перейдем на восточную систему и забота о воспитании мальчиков станет проблемой отца. Благодаря французской системе я за три дня научила Яшу “делать ночь” (чтобы он вообще не просыпался). Познакомившись с китайской, решила, что Лева пойдет учиться играть на баяне, и плевать, что он думает об этом, потому что все китайцы учатся музыке и их никто не спрашивает. Гиппенрейтер научила меня разговаривать с детьми, чтобы их слушать, Корчак – любить, израильтяне научили не обращать внимания на то, что дети едят песок, – и так далее. А поскольку я читала их подряд, то ни последовательности, ни предсказуемости, полагающихся матери, не было.

Я стала напоминать себе мэра Москвы, который пытается что-то сделать с подведомственным городом и не знает, что: велодорожки, как в Нью-Йорке, бульвары, как в Тель-Авиве, велопрокат, как в Париже, автомобильные развязки, как в Токио, – хочется взять отовсюду самое хорошее за неимением русского и очевидного.

Потому что то, чего я так и не нашла, – это русский путь. Русское воспитание.

Русские дети – они какие? Умные? Вежливые? Тихие? Громкие? Поздние? Ранние? Улыбчивые? Угрюмые?

Советское государство очень четко отвечало на вопрос, что делать с детьми и какими они должны быть. Бодры, веселы, ответственны, задорны, пионерны. Родил, полтора года посидел, отправил в детский сад, потом в школу, потом в университет, потом по распределению. Орать на детей – абсолютно естественное занятие. Бить по особым случаям. Советские люди были запуганные, но душевные.

Более того, русские черты воспитания и взращивания становились особенно хорошо видны в поколении эмигрантов. Например, знаю одну женщину, которую чуть не лишили родительских прав через несколько месяцев ее эмиграции в Америке, потому что соседи пожаловались на нее в полицию: она выставляла младенца зимой на балкон. Это же и есть самое русское – чтобы воздухом дышал.

Но все рухнуло. И как и во всех областях (образование, медицина, экономика), в области воспитания нет никакой “русской идеи”, нет никакой преемственности, нет даже элементарной логики. Мы не можем воспитывать, как нас воспитывали, хотя бы потому, что нас воспитывали в другой реальности.

Из детства у нас в компании есть четкие представления о том, что значат “свои” и “чужие”: не били в детстве (хотя и такие друзья из вполне интеллигентных семей у нас есть), читали взрослые стихи, рассказывали о диссидентах, учили быть антисоветскими в рамках советской реальности, читали “Илиаду” и первое издание “Муми-тролля” и Толкиена, учили логике с самого начала, вставать, когда взрослый входит, не ругаться матом, не употреблять слово “блин”, читать, не торчать перед телевизором, смотреть новости, не просить в магазине все купить, потому что это все равно невозможно, самому делать свои уроки, самому ходить в школу. Сложно назвать это “русским” воспитанием, скорее “интеллигентским”, но и его теперь трудно применить.

Разве теперь отправишь ребенка одного в школу до старших классов? Как читать ему “Муми-тролля”, если он хочет читать “Квак и жаба”, про кролика Карлхена или еще что-нибудь из тысячи наименований в детской литературе? А место ему уступать негде, для него самого-то места нет, новости пусть лучше не читает – и так далее.

Да и каков результат более-менее одинакового воспитания? Кто-то вырос вежливым и трудолюбивым, кто-то сбежал из дома в шестнадцать, а кто-то живет с родителями до сих пор, кто-то уступает место и ругается матом, покупает в магазине все, что хочет, так и не сделал никаких уроков. Кто-то с родителями уважительно, а кто-то абы как. Из общего у нас только книжки и отношение к новостям. Точно так же мы и воспитываем своих детей – то ли в доброте, то ли в строгости, то ли здоровыми, то ли умными. Даже наше общее интеллигентское воспитание расщепилось на сотни подвидов. Общей модели не сложилось.