Лилия Блудова - Природа в детях. Дети в природе, или Детский сад без болеющих детей

Праздники дома – это ожидание чего-то приятного для тебя, радостного, а там – это навязанная необходимость доставлять приятное другим, малознакомым людям: сотрудникам, начальству. Да ещё при этом делать вид, что тебе весело и радостно, а на самом деле всё это совсем неинтересно, потому что было на многочисленных репетициях и уже надоело. А самое неприятное, что ты вынужден делать не то, что хочется, что сам придумал, что умеешь, а то, что заставляют.

В этой НЕСВОБОДЕ было что-то унижающее меня, вызывающее протест: «Почему нужно петь и танцевать не то, что я хочу, а то, что заставляют, что нужно взрослым?» Дома на празднике каждый может веселиться и радоваться, кто как может и хочет, и никто его потом не будет оценивать, а тем более ругать за неудачное выступление. А тут одна фальшь и искусственность, дети это чувствуют и не принимают.

Жаль, что детского мнения не спрашивают. Взрослых почему-то совсем не интересуют чувства детей, их мысли, их желания. Я думала: ну почему же детям интересно, что думают, чувствуют, делают, говорят взрослые, а детские состояния души взрослым неинтересны? Им кажется, что они всё знают о нас, детях (в основном из назидательных, поучающих книг), они учат, морализируют, рассказывают, что нам неинтересно, а о том, что интересно, умалчивают или отвечают: «Вырастешь – узнаешь»; мне, например, интересно было знать: «Кто придумал детский сад?», «Почему платье назвали платьем?», «Откуда берётся ветер?», «Почему у свиньи хвост маленький и крючком?», «Кто родил самого-самого первого человека?», «Кто создал мир?»… Мама терпеливо отвечала на вопросы; даже если уставала, то всё равно можно было добиться ответа. В детском саду отвечать было некогда, некогда было и спрашивать – строгий режим дня не предусматривал такого способа общения ребёнка с воспитателем. Любознательность не вписывалась в программу и распорядок дня. Нас всё время торопили: «Скорее садитесь на занятия», и сидеть нужно было молча, отвечать, когда спросят, но каждого в отдельности спрашивали редко, так как в группе было много детей. Занятия вызывали тоску, скуку, безразличие. Хотелось играть…

Больше всего я не любила занятия рисованием, потому что от меня требовалось то, что я не могла выполнить. Вывешивался образец, нарисованный взрослым человеком, и его нужно было скопировать . Повторить это за отсутствием художественных умений было невозможно, нарисовать как умею (а я не умела) не могла себе позволить: было стыдно нарисовать плохо. Помнится, что работу «неудачника» вывешивали и начинали ругать за то, что неправильно нарисовал, не так, как на образце. Этого вынести я не могла. Так и не научилась рисовать, а хотелось очень. До сих пор с восхищением смотрю на художников. Иногда так хочется передать через цвет, форму, образ своё видение и понимание мира, но неуверенность в своих силах до сих пор сидит во мне.

Особенно большой след в памяти оставили отношения между взрослыми и детьми. Помню, что самым важным и главным здесь было послушание и выполнение всех требований воспитательницы и няни. Именно это уберегало тебя от конфликтов и наказаний. Взрослые поощряли доносы на товарищей, если они нарушали порядок, а дети таких называли ябедой, по-своему восстанавливая справедливость.

Тех, кто был активен, подвижен, любознателен, пытлив, – короче, тех, кто выделялся из общей среды и раздражал этим воспитателя, наказывали чаще других, даже за незначительные нарушения установленного порядка. Каждый мог быть наказан за многое:

– ел медленно;

– не хотел есть или недоел;

– разговаривал во время еды;

– не спал в тихий час;

– медленно одевался на прогулку;

– не играл вместе со всеми;

– отвлекался на занятиях;

– дрался (неважно почему);

– не давал другому свою любимую игрушку;

– просто что-то сделал не то и не так по неопытности, по незнанию.

Другими словами, осуждён ты мог быть за самый незначительный проступок или поступок, не вписывающийся в порядок детского сада.

Наказывали по-разному: ставили в угол, отчитывали, стыдили перед всей группой детей, сообщали о провинности родителям (а те могли побить).

Странно, но взрослые не обращали внимания на то, что ребёнок чаще всего не понимал, за что он наказан. И он привыкал действовать по принципу выживания: приспосабливался, в том числе и хитрил, и льстил, задабривая сильных, – в толпе надо было выживать.

И всё-таки не проходило дня, чтобы кого-нибудь не наказывали, дети привыкали жить в конфликте, в борьбе, в страхе, а не в любви и понимании.

Для меня же любой конфликт был немыслим, моя душа не принимала и не выносила скандала, борьбы, войны. Воспитательницы казались мне жестокими, и я ни одну из них не любила, даже мало-мальски привязанности ни к одной не было.

С детьми у меня складывались нормальные отношения. Помню, я никогда ни с кем не ссорилась, но не любила шумных коллективных игр. Хотелось уединения, хотелось самой поиграть, помечтать, но это было невозможно: недремлющее око воспитательницы сразу возвращало меня в коллектив. Желание уединиться считалось большим пороком. Говорили так: «Не отрывайся от коллектива, играй со всеми детьми, ты не особенная».

А мне казалось, что я думаю и чувствую не как все, и почему я должна быть как все? Почему стыдно быть особенной? Так и осталось у меня в памяти: жизнь в детском саду непонятна и неудобна не только для меня, но и для многих детей, а ведь это главные годы детства, определяющие дальнейшую жизнь…

Почему всё это терпела моя мама? Ведь она очень любила детей, свою работу, отдавала ей все силы, часто в ущерб здоровью, семье? Этот вопрос я задала себе совсем недавно, а тогда я воспринимала нашу домашнюю неустроенную жизнь как само собой разумеющуюся и не связывала детсадовские ужасы с моей усталой, доброй мамой, у которой оставалось так мало времени для меня.

Теперь-то я понимаю, что её преданность делу и вера в истинность научных рекомендаций не могли допустить никаких сомнений в их полезности для детей. К тому же бдительное око проверяющих следило за точностью исполнения всех инструкций и исключало любое инакомыслие…

Вот эта абсолютная вера в то, что только так и обеспечивается детям полноценное счастливое детство, внушалась обществу через пропаганду, науку, искусство, руководящие указания, многочисленные методики и рекомендации. И мама верила им.

Как же корёжило наши души время, заставляя считать священным долгом насилие над людьми, даже над детьми! Ведь и я вступала в жизнь с той же верой. Но наступало новое время…