Григорий Корнетов - Дайте жить детям (сборник)

О том, что систематическое преподавание постоянно составляет счета, так сказать, без хозяина, т. е. без ребенка, и поэтому в большинстве случаев переносится последним только с протестом в душе и, следовательно, является бесплодной растратой сил, упоминают лишь мимоходом.

В заключение остается еще обсудить вопрос, возможно ли и целесообразно ли введение в нашей школе эпизодического преподавания. Отвечая на этот вопрос, мы должны, конечно, оставить в стороне педагогическую романтику.

Что касается возможности, то она существует повсюду, где учителю разрешается трактовать предписанные учебные темы в каком угодно порядке и входить в ежедневные переживания и случайности в жизни ребенка. В этом требовании нет ничего необычного, и оно уже выдвигалось педагогами, не считавшими в других отношениях для себя возможным перейти на сторону эпизодического преподавания.

Целесообразно ли предоставить эпизодическому преподаванию существенную роль в школьной работе? Я думаю, что такая целесообразность вытекает прямо из вышеприведенных доводов. Но введение эпизодического преподавания в нашей школе предполагает:

1) непринужденное свободное общение между учителями и учениками. Учитель должен быть для ребенка не авторитетом, но добрым товарищем его, разделяющим с ним все заботы и горести;

2) интерес со стороны учителя ко всему, что возбуждает интерес в ребенке;

3) точное знание детского кругозора;

4) уменье, исходя из случайного, переходить к предуказанной области знаний (непринудительное введение!);

5) уменье находить переход от данного материала к любому иному (непринужденный переход!);

6) уменье побуждать класс к постоянной совместной духовной работе (непринужденная общая совместная работа!), возможной, в свою очередь, только тогда, если учитель позволяет классу ставить ему во всякое время беспрепятственно вопросы и делать свои замечания;

7) уменье быстро и правильно оценивать все такие замечания детей в смысле их значения для дальнейшего хода преподавания и уменье использовать их (непринужденная конструкция урока!).

Никакой учебный план не заставляет меня более навязывать моим ученикам неподходящий материал, никакое расписание уроков не предписывает мне, что я должен или не должен делать в тот или иной час. Пользуясь полной свободой, основывающейся только единственно на живом интересе доверенных мне детей, я могу из золотой сокровищницы мира давать им именно то, что мне желательно и сколько мне желательно. Разве это не является идеалом? – Понятно, не всем так хорошо! А как же мы, чиновники! – слышу я крики. Да, вы и дальше терпеливо страдайте в оковах, скованных для вас вашим бюрократическим начальством. Но зачем же вы выносите невыносимое положение? Почему вы не протестуете все снова и снова? Поднимите в специальной и ежедневной прессе шум, все настойчивее требуйте свободы преподавания так, чтобы ваш крик проник, наконец, в самые глухие уши и в самые крепколобые головы. Станьте выше всей этой армии мелких предписаний, все равно не достигающих цели. И – положа руку на сердце – я действительно не знаю другого выхода, кроме следующего: следуйте своей педагогической совести по крайней мере хоть на тех уроках, на которых не присутствует ревизор. Ведь – слава Богу! – не на всех же уроках могут производиться ревизии.

Я отлично знаю, что такое рассуждение безнравственно, и не один филистер, прочтя его, возмутится «таким явно низким в нравственном отношении душевным уровнем», но бывают случаи, когда мораль должна приспособляться к жизни, хотя в большинстве случаев (и с большим правом!) бывает как раз наоборот.

Нынче утром в мое преподавание внезапно врываются два столяра, втаскивающие в класс с шумом и грохотом тяжелый новый книжный шкаф из красного дерева. Этот ворвавшийся кусок жизни сразу взял на себя продолжение моего преподавания. Никто из детей не остался на месте. С широко раскрытыми глазами следят они за развертывающимися перед ними событиями. Они с жадностью рассматривают ящик с инструментами, носильные ремни столяров, каждое их движение, вслушиваются в каждое их слово.

Почему вы не перевернули шкафа, когда он не входил в дверь? Почему вы его так тихо ставите на место? Разве он не может ничего выдержать? Почему спереди стекло? Что такое в бутылке? Что делается с этим, а с этим, а с тем? Смеясь над любознательностью детей, столяр пытается дать им ответ, часто употребляя специальные выражения, вызывающие поток новых вопросов.

Затем столяры уходят. Шкаф без конца ощупывается детьми. Осматривают и ощупывают положительно все: и безукоризненную политуру, и верхние украшения, и новый ключ, и передвижные борты. Особенный интерес возбуждает в конце концов чистенький блестящий медный замок. Каждый пытается открыть и закрыть шкаф. И вновь начинаются вопросы. Почему ключ внутри пустой? Почему на его бородке зубцы? Почему вообще можно ключом запирать? Тут начинается изучение. Из мастерской приносится старый замок, его открывают и рассматривают. Ага, как просто! Но все-таки хорошая вещь! И кто это придумал замок? Сколько неприятностей должен был на опыте претерпеть человек, прежде чем ему пришло в голову запирать дверь на задвижку или замок? От простого засова до сложнейшего замка на денежном шкафу, который может отпереть только посвященный в его секрет, вот бесконечно длинный путь размышлений и улучшений. Мы пытаемся сообща установить по крайней мере важнейшие этапы этого эволюционного пути. Как можно было бы сделать этот открытый замок еще более надежным? Как сделать так, чтобы закрытая дверь дома не могла быть отперта снаружи? От одного вопроса мы непринужденно и свободно переходим к другому. Время бежит с быстротой молнии, и мы его не замечаем, так как слесарное дело получило для нас новый неожиданный интерес, который в будущем принесет, несомненно, богатые плоды. Какой учебный план мог бы мне доставить случай дать столь возбуждающий урок? Бесспорно, жизнь – наилучший учебный план.

Непогода покрыла Сентис первым снегом, взбудоражила Боденское озеро и разбила стекло в нашей новой классной комнате. Домашний садовник должен теперь заменить стекольщика и вставить новое стекло. Для детей это целый праздник. Сколько всего должен узнать такой неподготовленный стекольщик? Каким образом алмаз режет стекло? Какие другие тела так же ломки? Что такое вообще ломкость? Вся моя книжная мудрость терпит безвозвратно крушение при таких «глубоких» вопросах. Мы честно напрягаем все силы, чтобы хоть отчасти найти ответ на все эти вопросы. И все это наблюдают и спрашивают мальчики 9–12 лет. И когда затем возникает вопрос, как делается стекло, я рассказываю о случайном изобретении стекла и привожу другие примеры, где случай, этот гениальнейший учитель человечества, также способствовал нашему познанию сил природы. И так же «случайно» наша мысль перебрасывает мост от резки стекла к его форме и к сущности прямоугольника. И тут я пережил кусочек живой геометрии. И в первый раз детьми сознательно употребляется новая линейка для черчения, приобретенная для стенной доски. Какой учебный план по геометрии мог бы привести нас так «настойчиво» и так «убедительно» к рассмотрению свойств прямоугольника?