Дима Зицер - Свобода от воспитания

Так что и объяснения типа: «Им самим это нравится», «Только так с ними и можно», «Мы хотим как лучше», как говорят нынешние дети, «не катят». Им не нравится – я знаю точно. Откуда? Просто многие из них мне об этом говорили. Хотите – спросите сами!

ПРОДОЛЖАЕМ РАЗГОВОР

Зачем взрослым «дети-игрушки»?

Игрушка – это метафора восприятия взрослыми детей как существ, к которым по определению нужно проявлять особое отношение: дети слабые, детям требуется повышенное внимание, дети любят, когда с ними сюсюкают, дети не могут без нашего авторитарного руководства ни строить отношения, ни развиваться, ни даже поесть. Я думаю, что те взрослые, которые придерживаются подобного взгляда на человеческие отношения, неосознанно стремятся определить себя как сильных по отношению к кому-то другому, то есть к слабому. И взаимодействие с ребенком предоставляет прекрасную возможность для подобного способа самоутверждения.

Изучали ли вы историю этого вопроса? Когда к женщинам, детям, беднякам стали относиться как к бесправным объектам?

«Изучал», наверное, слишком громко сказано, но, разумеется, я много об этом читал. Надо сказать, что отношение к детям меняется все время, однако тенденция к дегуманизации периодически возвращается, хотя и в измененном виде. Проявление все того же отношения к ребенку как к недочеловеку, но противоположное тому, что я описал в предыдущей главе, – это Средние века, по крайней мере в том, что мы о них знаем: пока ребенка нельзя использовать, например как рабочую силу или полноценного участника экономических отношений, он неинтересен взрослым. Следовательно, единственная задача родителей – как можно скорее вырастить его для того, чтобы он стал структурной единицей, что, как известно, происходило очень рано.

В моей любимой книге Франсуазы Дольто «На стороне ребенка» в главе «Замаскированное тело» рассматривается история телесности ребенка через призму общественного устройства и приводится замечательное наблюдение: на позднесредневековых картинах дети всегда изображались в виде маленьких взрослых. Ребенок не просто не принимался в качестве личности, сам факт детства как периода жизни полноценного человека практически отрицался.

Во время Ренессанса на фоне общего увлечения гуманизмом произошел виток в противоположном направлении, но сегодня во многих странах отношение к ребенку снова становится менее человечным. Поэтому, на мой взгляд, здесь трудно говорить о какой-то тенденции общественного развития. Да, я считаю, что человечество в целом так или иначе идет в сторону признания ребенка человеком, но идет все-таки по спирали. В нынешней России, по моему мнению, наблюдается регресс даже по сравнению с тем, что было десять лет назад.

Если ребенку нравится, когда на него обращают внимание незнакомые люди, когда ему делают комплименты, это происходит потому, что его уже приучили зависеть от признания взрослых?

Здесь напрашивается ответ «да», и в большинстве случаев, вероятнее всего, происходит именно это. Но люди, как мы знаем, разные, и, не разобравшись в конкретной ситуации, делать такие однозначные выводы было бы неправильно. Например, у ребенка может быть некая врожденная особенность – эдакая театральная натура. А может быть, любопытный ребенок подсмотрел этот поведенческий оттенок и теперь его использует.

Я абсолютно уверен, что число вариантов характеров бесконечно, а раз это так, мы можем говорить лишь о тенденциях и специфических чертах, но нельзя дать исчерпывающую характеристику, основываясь на нескольких чертах или симптомах. И это – обратная сторона психологии и педагогики, которой не лишено и их гуманистическое направление: «Ах, он борется за внимание – все понятно, на него давили в детстве и теперь он так самовыражается». Вовсе не обязательно. Я видел тысячи других примеров.

Родители могут объяснить своим знакомым, что к ребенку надо относиться с уважением, но «за всеми не уследишь». Как сделать так, чтобы ребенка не травмировало отношение окружающего мира?

На определенном этапе отношение к человеку как к объекту действительно может его травмировать. До этого каждый из нас верит, что мир обращен к нам лицом, а потом мы убеждаемся, что все, мягко говоря, не совсем так. И опыт этого неожиданного разочарования, испуга, растерянности для многих становится травматичным.

Однако если человек с самого начала понимает, что все люди разные, значит он осознает, что среди них могут найтись и такие, которые будут ему неприятны и которые, возможно, захотят его обидеть. То, чему надо бы научиться, – это осмыслению того, чего ты в данный момент хочешь, в частности желаешь ли ты объяснить свои чувства, дать отпор, убежать или не обратить на происходящее внимания. Вот что важнее всего. Если человек представляет себе, как взаимодействовать с ситуацией и что он хочет получить в результате, я не рискну сказать, что травмы не будет, но во всяком случае ему есть что с этим делать, следовательно, вероятность остаться травмированным будет намного меньше.

Я довольно долго думал, нужны ли в этой книге главы о школе. И раз за разом приходил к выводу, что этой темы просто невозможно избежать. Ведь жизнь современного ребенка, за редчайшими исключениями, без школы не мыслится вообще. А родительские страхи и привычки, которым на этих страницах мы уделяем так много внимания, расцветают буйным цветом более всего именно под влиянием и в отношении образовательных рамок. Относительное родительское волнение становится абсолютным, ведь если в каждодневном взаимодействии родитель ориентируется скорее на собственную интуицию, в школьную пору у него появляется иллюзия объективной обратной связи, необходимость соответствия чему-то осязаемому, как будто более понятному и сформулированному: «Учитель знает, как надо», «Программа составлена не случайно», «Школьная система стала такой, опираясь на опыт многих поколений».

Результатом такого положения дел становится естественное обострение наших страхов: тут и сравнение с другими, и боязнь несоответствия, и собственные воспоминания.

А с другой стороны, любая мелочь провоцирует проявление наших давних привычек: ведь все мы через это проходили и насобирали огромное количество практического материала – помним и себя на месте ребенка, и собственного родителя, место которого мы теперь прочно заняли. Поэтому и всплывают модели, таящиеся глубоко внутри, за семью печатями, поэтому и совершаем мы поступки, о которых после сожалеем и причины которых часто не до конца понимаем.