Андрей Белянин - Сотник и басурманский царь

Девки как на подбор, высокие, статные, плечи покатые, бёдра грузные, груди арбузные, мёртвый взглянет и то встанет! Стоят, смущаются, краснеют, а царёва указа ослушаться боятся. Тут казак двери распахивает и во всю глотку орёт:

– Эй, принцы-королевичи! Кому нужна жена ладная да пригожая, выбирай любую!

Бедная Европа аж обалдела от счастья. Весь товар налицо! Принцы уж о царевне и думать забыли, хватают кто за чем пришёл, а у входа уже и поп венчает, и шубу невесте, и приданое от казны, и удовольствие полнейшее. Войны не будет – это факт!

Царевна глазами хлоп, хлоп… Да и разобрала её банальная бабская зависть – да что ж я, никого как женщина не интересую? Обидно ей стало. А я как же?! Я тоже замуж хочу! Спрыгнула со стула да бегом принца али королевича ловить. Поймала-таки! Невзрачный мужичонка, раджа индийский. Он и вообще проездом был, так, одним глазком заглянул ради интереса. Ну вот его-то и захомутали.

Молодых после свадьбы с почётом в Индию отправили, а казака царь при себе первым министром оставил. А что? Казак ведь, он не токмо шашкой махать, он и головой может. Царь на него не нарадуется, поскольку политик – зело тонкий…

Было это в стародавние времена… Пески степные любые следы заносят, памяти людской кроме. Вот и рассказывали встарь казаки о чуде Господнем, в астраханской земле явленном.

За что про что – неведомо, а объявил султан турецкий Мухаммед войну государю московскому. И пошло по лету на Русь войско великое, янычарское… Лишком не двести тыщ ратного люда с ятаганами да пушками, конницей да пешим строем, все под бунчуками и знамёнами зелёными с полумесяцем. Как идут – земля дрожит, зверь бежит, птицы с небес падают.

А ведь из краёв турецких как ни иди, а только Астрахань нашу всё одно не минуешь. И стоит на море Хвалынском, в самом устье Волги-матушки, белый город, ровно щит рубежи южные ограждаючи… По ту пору воеводствовал у нас боярин Серебряный, самого Грозного Иоанна сподвижник, умный да храбрый. Услыхал он про беду неминучую, стал горожан, рыбаков, люд работный да служилый под ружьё ставить. Да только со всех краёв тыщи четыре защитничков и набралось. Куды как мало супротив такого ворога, да что ж поделаешь? От Москвы помощь поспешает, но когда будет – одному Богу ведомо… Рано ли, поздно ли, а подошёл султан под стены крепостные, тугой осадой город стянул, железным кольцом спеленал. Днём – гром стоит от лошадиного ржания, а ночью – сколько глаз достанет, горят по степи костры турецкие да луна кровавая скалится!

А Мухаммед ихний всё посмеивался, дескать, жаль такую красоту рушить, шли бы вы, люди русские, из города вон – мы не тронем… Кто страх Господень да совесть в сердце имел – тех речей не слушал, а у кого нутро грехом изъедено – призадумались…

И была тогда в Астрахани сотня разбойных казаков, тех, что расшивы купеческие на кривой нож брали. Им перед царём отслужиться нечем, а за дела лихие только плахой и жалуют, вот они к туркам и пошли. Не стали астраханцы злодеев-предателей насилком держать, распахнули ворота, пустили на все четыре стороны. Вот идут они от ворот Никольских, посередь войска огромного, перед пашами-башибузуками сабельки наземь складывают. Смеются враги – иди, урус, беги, урус, не стой на пути великого султана турецкого! Стыдобственно то казакам, да ведь не трогают их янычары, слово держат.

А только вдруг со стен крик бабий… Обернулись, глядь, что за дела – у самих ворот мальчоночка трехгодовый! Волосёнки русые, глазоньки синие, рубашонка белая… То ль тайком за ворота шмыгнул, то ль от мамки сбёг, кто ведает? Со стен стрельцы шумят, народ волнуется, а тока сызнова открывать не будешь – турок вон скока нагнано, в сей же час город возьмут. Малец в голос ревёт, янычары гоготом заходятся да казаков разбойных взашей толкают, мол, не ваше горе…

И тут громыхнуло в ясном небе, ровно на миг один свет погас! Глядят люди, а у ворот астраханских высоченный казак стоит. Сам в справе воинской, борода окладистая, в руке сабля острая, а из-под бровей очи грозные так и светятся. Приподнял мальчонку, к себе прижал да кулаком врагу могучему грозит. Один – супротив всех! Турки-то опешили сперва, а потом в смех впали. Весело, вишь, им такую картину зреть – как один казак всему войску турецкому грозить смеет. А уж как отсмеялись, так и за ятаганы взялись…

Глянули на это разбойные казаки – и словно прорвало ретивое! Загорелась кровь, будто благодать божия очерствелых душ прикоснулась. Развернулись они, в глаза друг другу глянули, да и пошли турок валять голыми руками! Что с того, что оружия нет? Недаром в разбойных ходили, никто и охнуть не успел, как добыли они мечи турецкие и к воротам, богатырю чудесному на выручку! Вот уж где удаль была, где слава… Как черти дрались разбойные казаки, и дрогнуло войско вражье!

Сто душ христианских на небеса вознеслось, ни один не уцелел… Раскрылись ворота, вышла дружина боярская – и дитя спасли, и Мухаммеду урок знатный дали. Опосля боя того не пошёл султан на Москву, забоялся. Застрял до холодов в степях заволжских, а потом и вовсе назад повернул. Не пустила Астрахань врага на землю русскую…

А казака того высокого искать искали, да не нашли. Старики бают, что и не казак то был, а пресвятой мученик Иван-воин, всякого служилого люда хранитель и заступник.

Так ли оно было, правда ли – про то летописи путаются. Но и доныне стоит в Москве Первопрестольной храм Ивана-воина, а случись мимо проходить астраханскому казаку – так непременно зайдёт и свечку поставит. За дела ратные, за души грешные, за память дедову…

Завелась в одном селе банница… Сиречь сила нечистая! А может, скорей всего, и чистая, поскольку в бане живёт. Но и нечистая всё ж тоже, поелику покою от неё никому нет. Выглядит соблазнительно до крайности, ажно и в словах описывать неудобно, да уж куда денешься… Внешне баба как баба, леток осьмнадцати будет – телом бела, грудью взяла, фигурою ладная, в любви шоколадная, и чё кто ни пожелает – уж ТАК исполняет… Грех, одним словом! Срамотища, а подсмотреть хочется… образованию ради!

Ну дак поселилась она в баньке на отшибе, и с той поры начал народ на селе любовными томлениями мучиться, вплоть до полной чахлости. Зайдёт ли в баньку мужик – так она, девка отвязная, во всём безотказная, таковое с ним, на нём, под ним, и сбоку, и с прискоком, и в лёжку, и как две ложки…

В общем, выползает человек опосля беспутства энтого едва живёхонек. Кому везло, тот уж на обычных баб и глядеть-то без содрогания не мог. Кому не везло, у того всё хозяйство на корню вяло, и спросу с него, как с хвоста селёдочного… Ну а тех, кто здоровьем слаб али в годах седых, бывало наутро – тока в гроб и клади. Вроде бы приятственной смертью померли, да поп отпевать стесняется – уж как всё было, так и застыло…