Екатерина Булей - Туман и дракон. Книга первая

– Это гипс, – объяснил лекарь. – Обращайтесь с ним осторожно: руку собрали буквально из кусочков.

– Я буду владеть ею, как прежде?

– Будете, если не повреждать и не мочить повязку. Запомните: когда настанет время её снять, смогу сказать только я.

Лекарь заботливо склонился над больным, ощупывая руку выше повязки: не врезается ли край? У лекаря было простоватое круглое лицо. Лицо, которое больной успел уже изрядно изучить. Как и его обладателя.

– Можно задать один вопрос?

– Да, разумеется. Любой.

– Когда я расправлюсь с писакой и с упырём – что станется со мной дальше?

Лекарь резко выпрямился. На круглом светлобровом лице отразилось недоумение, а следом – негодование, будто его ни с того ни с сего ударили под дых.

– Ну… Я имел в виду, любой по поводу вашего здоровья…

– Вы сказали – любой. Отвечайте.

Цепеш уже задавал этот вопрос Ксаверию, но тот, на словах проявляя горячую готовность ответить, как-то так умудрялся каждый раз выкрутиться, что не отвечал ничего по существу. Лекарь не таков: не изворотлив. И в придачу слишком вежлив. По тому, как задёргался мелкий мускул на его щеке, было заметно, до какой степени ему хочется уйти от вопроса – или попросту выйти из комнаты.

– Я не уполномочен!..

– Какие здесь полномочия? Вы же знаете. И я узнаю рано или поздно. Так скажите.

Лекарь покрылся красными пятнами. Кто-то другой, вероятно, пожалел бы его, но не Цепеш, который продолжал приковывать его к месту тем же взглядом, каким смотрел на тех, кто трепетал в ожидании его суда.

– Ну… вас просто вернут обратно. В ваше время. Откуда забрали.

– В день и час моей гибели, хотите сказать?

– В… в общем, так.

– Не дадут подготовиться? Послать моих воинов на этих предателей? Хотя бы избежать ловушки?

Теперь Влад понял, откуда в голосе лекаря до сих пор брались отзвуки виноватости. Потому что вина зазвучала в нём с полной силой, когда он горячо заговорил:

– Мы не имеем права настолько вмешиваться в историю! Мы и так уже боимся, что слишком многое в ней изменили. А если вы останетесь живы после 1476 года – вдруг все границы в Европе, и не только в Европе, посыплются, как карточный домик? Мы не должны жертвовать настоящим положением вещей…

– А мной – должны. Понятно.

Лекарь вышел, почти выбежал из комнаты. Всё-таки он это сделал. Правда, поздновато.

Несколько минут спустя лекарь, по-прежнему взволнованный, вернулся в сопровождении Ксаверия – по обыкновению непрошибаемо-улыбчивого. И тот, и другой воззрились на больного с некоторой опаской. Однако больной совершенно спокойно рассматривал открытую книгу, вручённую ему как подспорье в изучении языка, зажав её между гипсом и стеной. На гравюре, занимающей полстраницы, аккуратные мальчики в коротких штанишках играли с аккуратным фокстерьером.

– Ваше величество, – обратился к нему Монада, – не хотите ли поговорить?

Цепеш оторвался от созерцания собачки на картинке.

– О чём тут говорить? Раз уж назначено мне было вышней волей погибнуть так, как это случилось, значит, быть по сему. Господь расщедрился – добавил к жизни малую толику. Стоит ли просить большего? Без вас и того бы не было.

И перевернул плотную, в желтоватых пятнах, страницу. Монада и Дайковичиу слегка потоптались рядом, но, не дождавшись от государя разговорчивости, ушли.

На ночь Влад получил ещё один дурманящий укол, но усилиями воли сражался с сонной одурью. Рука под новой повязкой саднила и дёргала, голова норовила из-за тяжести сорваться с шеи и скатиться на пол, но позволить себе заснуть сейчас он не мог. Днём он ни на минуту не остаётся один: его лечат, учат, наставляют, как он должен думать. Ночь – единственное время его свободы. Время, когда он в состоянии рассмотреть полотно действительности, сотканное для него Ксаверием Монадой и другими. Рассмотреть придирчиво: нет ли в этом полотне прорех?

Прореха зазияла сразу же – и преобширнейшая. Они называют себя посланцами правительства Румынии – и при этом «мы не имеем права вмешиваться в историю»… Если бы Влад располагал этой самой повозкой времени – ох, уж он вмешался бы! И какой, спрашивается, правитель, будь он князь, король или император, поступил бы по-другому? Нипочём не стал бы трястись над нерушимостью границ, имея возможность изменить их в пользу своего народа.

Но допустим, основания трястись есть. Скажем, могущественный колдун, обладатель повозки времени (что бы там ни болтали насчёт науки, по-настоящему-то это колдовство: ни один учёный, ни алхимик, ни богослов, на такое не способен), дал её на время под условие: вот это меняйте на здоровье, а вот это – ни-ни. Тогда вопрос: почему сей могущественный колдун не мог расправиться самостоятельно с каким-то упырём? Зачем понадобился господарь валашский? Сколь бы ни был он храбр и силён, всегда сражался только с человеческими противниками. С нечистью как-то не доводилось.

Да полноте, существует ли он, этот носферату из Трансильвании? Неизвестно. Пока лишь известно, что у его чересчур гостеприимных хозяев концы с концами не сходятся. А как там на самом деле, бог весть. Чтобы в этом разобраться, надо побыстрее встать на ноги. А для скорейшего выздоровления не мешает поспать. Придя к такому выводу, Влад Дракула сдался наконец сонному зелью, внятно постукивавшему в его жилы.

Сон его был безмятежен. Виделись Владу горные вершины родимой Валахии. И никаких упырей.

У Влада Цепеша было очень плохое настроение. Те, кто его лечили и обслуживали, не подозревали, как им повезло. Окажись они вместе с Цепешем в Валахии, в загадочном и романтическом XV веке, это самое плохое настроение не замедлило бы оказать решающее влияние на судьбу всех и каждого. Проще говоря, обозревать бы этим господам окрестности с высоты кола. Князь был очень ими всеми недоволен. Его доконала собственная комната с узкой кроватью, уродливым бежевым шкафом, с нелепыми стенами в зеленую полоску (Ксаверий неоднократно упоминал, что сам подбирал обои – было бы чем хвастаться!). Еда была просто неописуемой – какая-то «полезная для здоровья» каша-размазня, вечный куриный бульон, сухарики, мелко порубленная зелень в сметане, вареная рыба (гадость отменная) и нечто, именуемое «чай с молоком» – бр-р! Когда же мясо всё-таки приносили, то с ним полагалось расправляться при помощи ножа и курьёзной штучки, похожей на крошечные вилы, что было очень нелегко делать одной, и то левой, рукой. Да и стоила ли таких усилий пластинка тощей варёной говядины? Люди в белом настаивали, что Владу пока что нельзя ни жареной свинины, ни баранины, а про сало вообще упоминать не приходится. Нельзя пить даже доброе вино, не говоря уж о цуйке (тут ее попросту не было, можете представить такое?). Это изуверство называлось «диета». Слово-то какое противное, тьфу!