Константин Кедров - Говорящие звезды

ГУСЕЙНОВ. Сегодня на нашем заседании, конечно, не так много народу, как бывает на поэтических вечерах. Но на днях я узнал такую вещь, которая меня поразила: когда хоронили Стендаля, за его гробом шел один человек. Правда, этот человек был Бальзак. Я не знаю, есть ли здесь Бальзак, но, похоже, что Стендаль здесь есть. Я думаю, что Константин Александрович – как раз величина такая, вполне соразмерная. Я знал и его философское творчество, и стихи. Но сегодняшнее чтение открыло для меня их совершенно новое звучание. Константин Александрович и в поэзии, и в философии задает новый образный ряд. Он дает образ мира, который можно уподобить кругу, овалу, где все сходится в единое целое, где нет обрывов. “Человек – это изнанка неба, небо – это изнанка человека” – этот мотив у него все время обыгрывается, и в этом смысле он прав. Хотя внешне, с точки зрения языка, он может быть, и похож на футуристов, но с точки зрения существа дела, мироощущения, мировосприятия это, конечно, что-то совершенно другое, совершенно новое. И мне это очень близко. Тут говорилось, что поэзия – это прежде звук. Конечно, поэзия – это звук, и что поэзия без звука? Она оказывает такое воздействие, которое нельзя расчленить и нельзя понять, почему одно воздействует, а другое нет. Но на поверку всегда оказывается, что когда ты попадаешь в эту среду, а потом начинаешь вникать, то получается, что это не только магия звукового ряда, там всегда есть смысл. Своеобразие и уникальность Константина Александровича именно в том, что это у него настолько едино, что вы их не расчлените. Вот даже тот шедевр, который он нам прочитал:

Земля летела

по законам тела,

а бабочка летела,

как хотела

– это действительно гениально, и смысл, и звук. И еще вот такая вещь – “или”. Конечно, это программа. “Или” – это мысль, это свободное парение. Но в то же время “или”, я так понимаю по смыслу творчества автора, это не нулевая точка, не мертвая точка, где равновелики схождения и в ту, и в другую, и в третью сторону. Это какое-то другое “или”, не то, которое убегает от действия и лелеет тот момент, когда нет действия. Кедров как раз, мне кажется, человек и в жизни, и в поэзии ясный, определенный, не боится активных состояний. Его “или” – это такое состояние человеческого бытия, когда что-то может состояться только в том случае, когда человек берет на себя всю ответственность. Это “или” равнозначно по отношению к альтернативам. Там нельзя опереться на какие-то внешние данные, мотивы – то, что можно измерить, рассчитать, взвесить и так далее. Но поскольку нельзя ни на что там опереться, то это именно такая точка, из которой что-то может возникнуть только в том случае, если тот, кто находится в этой точке, смеет, решается что-то сделать, то есть берет на себя – делает себя основанием. Собой создает то основание, которого он не находит в этих альтернативах. И эта как раз та категория, хотя неудобно, вроде бы, говорить о категориях, когда речь идет о поэте, но это именно та категория, которая этически нагружена.

МИТРОХИН. Здесь говорилось много умного, глубокомысленного, и мое единственное желание – быть примитивным, хотя это очень трудно. Понимаете, любопытная вещь, я и прежде читал стихи Константина Александровича, и они казались мне несколько странными, какое-то у меня такое было впечатление. Но теперь, когда они собраны в книгу, оказалось, что это не просто собрание стихов, это введение в какой-то немножко другой мир. Здесь это очень ощущается. Почему так получается? Понимаете, есть стиль писателя, есть стиль публициста, есть стиль поэта, есть макро стиль, есть микростиль. В данном случае это все как бы совпадает. И я просто отметил виртуозность Кедрова, и аллитерации, и слова-выворачивания. Кто кого выворачивает, это другое дело. Но это вот и есть талант. Я всегда поражаюсь – откуда приходят мелодии? И в данном случае я поражаюсь – откуда это приходит? Это особый талант, особая какая-то способность. Ну, была “Уляляевщина” Сельвинского, был Хлебников. Но это есть какая-то традиция, это ж не просто так. Это есть старые, древние исконные традиции. И вот опять-таки, говоря со стороны, для меня это просто очень интересно, для меня это просто очень значительно. И теперь можно эту книгу даже по-новому читать. Она требует определенного чтения. Это не просто словотворчество, это высокий жанр.

Юрий Линник

доктор философских наук, профессор Карельского педагогического университета

Петрозаваодск

Трансметафора

Cedroviana

Константин Кедров в истории русской культуры – явление предельно самобытное и резко нетривиальное. Он универсален: поэт – филолог – философ – художник – педагог в одном лице; скрепляющей основой этой много испостасности является космизм. Я бы уточнил: космизм экзистенциально – диалектический – обретший остро парадоксальную форму. Гегель считал себя конечной вершиной диалектики. У Константина Кедрова больше прав на эту позицию: он действительно ставит точку в развитии диалектических идей – и это взрывчатая точка сингулярности, в которой бытие выворачивается наизнанку, обнаруживая свою глубинную суть.

О переходе противоположностей друг в друга философы говорят давно. Малое может обернуться великим. Такова геометрия Анаксагора: пылинка здесь беременна Универсумом. Ошеломляет и лейбницевская монада: часть тут эквивалентна целому – фрактально вмещает его в себе. Или вспомним другую, близкую по духу традицию: первочеловек Пуруша, принося себя в жертву, становится Вселенной. За всеми этими представлениями стоят фундаментальные архетипы. Единственный современный мыслитель, чувствующий их значимость и мощь – это Константин Кедров: начатое предшественниками – и часто эскизное, как бы недоговоренное – получает у него абсолютно полное и совершенное выражение. Это диалектика в ее экстремальном или радикальном виде – когда замыкаются на себя, искря космогонией, крайние, для обыденного сознания абсолютно несовместимые противоположности. Их переход друг в друга для Кедрова – это инверсия: когда исподняя и лицевая грани бытия меняются местами, обнаруживая как свое несходство, так и неожиданную амбивалентность.

Вот важнейший момент: диалектика этого перехода у Кедрова подвергается тотальной антропологизации. Это значит, что снимается извечная альтернатива онтологизма и персонализма – осуществляется мощнейший философский синтез. Мое конкретное «я», выявляя свою наоборотность при пересечении таинственного средостения, становится сразу и космосом, и его демиургом. Цепь причинности тут обретает структуру круга. Однако он не тавтологичен. Хотя альфа с омегой рокировались, но это не значит, что различия между ними стерты. Бог остается Богом – человек остается человеком. Но не в том ли состоит суть мирового ритма, что они периодически должны меняться местами? Это вовсе не круговорот. Ведь каждая фаза цикла несет новизну! Эволюционирует и Бог, и человек – пересменка дает много обоим.