Array Коллектив авторов - Притяжение Андроникова

Пришлось признаться, в дни бурного и очень тяжелого наступления тылы отстали, и редакция фронтовой газеты оказалась далеко позади, километрах в пятидесяти. А это было немало из-за заметенных дорог, острых январских морозов. Из-за этого я только раз, да и то по чрезвычайному обстоятельству – нужно было выпросить у коллег ламповое стекло, – смог побывать во фронтовой редакции и познакомился только с начхозом. Ну, а по газете, по корреспонденциям, знал, конечно, что И. Андроников работает в редакции в должности писателя (была такая в военных газетах должность), что пишет интересно, что побывал уже и у смоленских партизан. И не зря побывал, с пользой для своей газеты. А вот познакомиться так и не удалось.

– Серый, серый ты человек, – укоризненно повторял Александр Александрович. – Раз с Андрониковым не познакомился, серый. Да-да-да.

Признаюсь, я так и оставался серым человеком до самого лета, когда наш фронт остановился, фронтовая газета оказалась недалеко от нас, в деревне с звучным названием Велеможье, где она расположилась в хорошо сохранившейся барской усадьбе со старым парком, с прудом, в котором счастливые коллеги купались, а в свободное от постоянных командировок время ухитрялись даже ловить карасей.

Вот тогда-то я и ликвидировал свою вопиющую серость и познакомился с капитаном Ираклием Андрониковым, которого до той поры знал лишь по газете да по своеобразному журналистскому фольклору, всегда окружавшему его имя. Познакомило меня с ним примечательное происшествие. Весть о нем в свое время облетела штаб нашего временно притихшего для перегруппировки фронта.

Редактировал в те дни эту газету человек в звании полковника, приобщившийся к газетному делу уже давно, но весьма оригинально. В начале тридцатых годов Осоавиахим проводил денежную лотерею. Самым завидным призом было путешествие на корабле, направляющемся в плавание вокруг Европы. Тогда для любого из нас такое путешествие было пределом мечты, и вот скромный советский служащий купил билет этой лотереи, и как раз на этот-то билет и пал столь завидный выигрыш. Несколько газет сразу же предложили ему стать их корреспондентом на время этого путешествия. И он действительно стал писать из разных европейских портов путевые заметки. Их правили, как говорят журналисты, «дотягивали до печати». Домой он вернулся уже довольно известным в корреспондентском мире человеком и обладателем усов, которые он обещал друзьям не брить до конца путешествия, да так потом и оставил как память о замечательном круизе.

К дням Отечественной войны усы эти выросли, их, по образному выражению его сотрудника Андроникова, «можно было видеть даже сзади, с затылка». Обладатель этих действительно уникальных усов, человек с хриплым голосом и жесткой редакторской рукой, и возглавлял в те дни фронтовую газету, в ней, между прочим, и сам печатал под псевдонимом бесконечную повесть из партизанской жизни.

Был в этой редакции и секретарь, карьерист и бабник, которого весь коллектив дружно не любил. Так вот, однажды ранним утром, после выпуска очередного номера, этот секретарь с девушками-корректоршами и отправился искупаться на пруд. Шел и весьма непочтительно веселил их разными байками о своем редакторе. Рассказывает и вдруг за спиной слышит столь характерный редакторский голос:

– Какая это сволочь говорит обо мне такие мерзости?

Секретарь так испугался, что со страха шарахнулся в кусты, нависавшие над омутом. И бухнулся в воду, а так как плавать он не умел, его извлекли из воды капитан Андроников и его спутницы. Редактор же в это время мирно спал.

Весть о происшествии на пруду сельца Велеможье мгновенно облетела весь корреспондентский корпус, и благодаря этому я и познакомился с одним из удивительнейших людей нашего времени, познакомился, подружился и даже, в отличие от многих его знакомых, научился точно выговаривать его чрезвычайно сложное на русский слух отчество: Ираклий Луарсабович.

Я горжусь этим знакомством и этой дружбой, начавшейся в военное время, когда не было телевидения, которое сделало этого человека столь популярным в любом конце нашей страны. Еще в том давнем разговоре, когда наш общий друг Александр Фадеев упрекал меня в серости, он рассказывал нам, корреспондентам, что это не просто человек, что он – явление, выдающееся явление! Он ученейший литературовед. Он неутомимый и наиболее преуспевший исследователь творчества Лермонтова, знающий, по словам Фадеева, о знаменитом поэте даже больше, чем тот знал сам о себе. Он журналист и писатель. И, наконец, он непревзойденный рассказчик, умеющий держать в руках любую, самую разнообразную аудиторию, в том числе и очень квалифицированных литераторов.

– Словом, человек-оркестр, – подал тогда один из нас ироническую реплику.

Александр Фадеев, вообще-то умевший увлекаться людьми, сердито оттолкнул это шутливое сравнение.

– Да, если хотите, да. Человек-оркестр, но при том условии, если допустить, что человек этот одинаково хорошо играет на скрипке, свищет на флейте, артистически орудует ударными инструментами. Все мы заслушиваемся его рассказами. Его любил, и очень любил, Алексей Максимович Горький. Любил и поражался. Да-да, именно поражался его необыкновенным талантом.

И все мы, военные корреспонденты Калининского фронта, поближе познакомившись с Андрониковым, согласились с мнением таких авторитетов после того, как однажды вечером выслушали устный рассказ Андроникова, как генерал Чанчибадзе обучает солдат пополнения.

Чанчибадзе все мы знали. Это был боевой командир одной из самых боевых дивизий, действующих в составе нашего фронта. Немолодой, очень представительной внешности генерал-грузин, воевавший еще в Гражданскую войну и имевший за нее ордена. В современной войне он как бы естественно продолжал чапаевские традиции, но применял их умело, сообразуясь с современной техникой и тактикой боя, притом свято сохраняя суворовский завет: каждый солдат должен знать свой маневр.

Мне доводилось писать о дивизии Чанчибадзе, беседовать с этим колоритным генералом, наблюдать его на командном пункте. Вероятно, особенно поэтому меня и поразил его портрет, скупо и очень ярко воспроизведенный своеобразным талантом Ираклия Андроникова.

Потом я не раз слышал и другие устные рассказы этого мастера: и «В гостях у дяди», и «Первый раз на эстраде», и «Земляк Лермонтова», и «Ошибка Сальвини». Отличные, мастерски исполненные новеллы. Но рассказ о Чанчибадзе, услышанный еще на фронте, где Чанчибадзе в ту пору воевал, особенно врезался в память.

И есть у Ираклия новеллы об Александре Фадееве, которые он исполняет только в писательской среде. Они любили друг друга, Фадеев и Андроников, и в эти новеллы Ираклий не скупясь вкладывает всю свою нежность, все свое уважение к замечательному писателю. Новеллы с незамысловатым, казалось бы, сюжетом, показывающие Фадеева, каким знали его мы, близкие к нему люди. В сущности, в этих новеллах сюжета-то вовсе и нет – так, две сценки из общественной деятельности Фадеева: подготовка к какому-то очередному литературному вечеру и сценка на Секретариате Союза писателей, на котором рассматривается чье-то заявление о приеме. Но в этих согретых теплым юмором, сверкающих задорной иронией сценках такой памятный и такой дорогой нам образ воскрешается удивительно пластично – закроешь глаза, и перед тобой Фадеев, стоит, улыбается уголками губ, двумя руками приглаживает на голове платиновые свои волосы. И хотя текст шутливый и даже иронический, из сценок вырисовывается большой, мудрый, остроумный человек.