Елена Шалкова - Такая-сякая

Такая-сякая

«… Для Вас так важно собрать вместе клочки Вашей жизни, или Ваши смутные воспоминания, или лица людей, которых Вы так и не научились любить…»

Ф. Феллини. Фильм «8 ½»

Про дуб и Андрея Болонского

Накрапывает унылый осенний дождик. Тревожное серое небо, серая вода в пруду, серые утки (как же их много!), – все совпало: погода, природа, одинокая старость с больными ногами и палкой. Настроение – швах. Радоваться такому тусклому дню может разве что отпущенный на волю заключенный.

Неожиданно утки, по неведомым людям законам стаи, в едином порыве попытались оторваться от воды и взлететь.

Проходивший мимо и захваченный необычным зрелищем молодой человек все оглядывался на уток и улыбался. Значит, и вам, молодым, вовсе не чуждо поэтическое восприятие мира? Вот тебе и общество потребления! Брюзжим, что потеряно целое поколение, что забыты корни, что профукали Россию, что мир неотвратимо движется к своему концу. Но вот куда-то полетела душа этого паренька, осветив улыбкой лицо?

Внутри пошло знакомое и почти забытое движение, предвестник удивления. Взгляд невольно проделал путь снизу вверх, от луж к небу. Кончики губ тоже поменяли направление, морщинки над носом расправились. Боже, какое небо! Живое, отзывчивое, дивно серое, в кружевах обливающихся слезами по опавшим листьям черных голых ветвей деревьев. А вода в пруду! Она трепещет под порывами ветра, словно веер в волшебных руках японского актера. Природа, творенье Божие, не дает однообразной жизни убить стремление к дальним берегам. Вот для чего утки разорвали на части октябрьскую дождливую тишину. И пусть взлететь не удалось, – главное – порыв. Устремленность ввысь – самое важное, что в нас есть и что после нас останется. Ее не захоронить.

Благими намерениями…

В дверь непрерывно стучит чеховский молоточек. То это Чулпан Хаматова, то доктор Лиза, то Лиза Боярская, то жена Эдварда Радзинского, то зов о помощи на православных сайтах Интернета и в притворе приходского храма.… А еще есть зеркало, которое знает про тебя все и на которое «неча пенять». Это родной брат. Каждый телефонный разговор с ним – пытка, она преуготовляет к посмертным мытарствам, когда даже забытая порочная мысль будет кричать и позорить. Пока не поздно, надо разобраться, почему ты для брата враг и почему он не может тебя простить – ведь ты же его прощаешь? Легче всего объяснить это торчащими ежиком щепками в глазах брата: его болезнью, эгоизмом, авантюризмом, пессимизмом и прочими дружными ребятами. Но все чаще ты чувствуешь, что в обидах брата есть правда о тебе, то огромное бревно в собственном глазу, которое ты упорно не замечаешь, потому что не желаешь лишиться самодовольного ощущения несения Креста, а попросту – душевного комфорта.

Прячется эта правда среди того, о чем не хочется вспоминать. Вспоминать не хочется о многом, особенно о том весеннем дне, когда на твоих глазах брата насильно увезли в психиатрическую больницу, почти на таком же «воронке», как в тридцать седьмом. Можно было этому помешать, но ты не помешал, потому что решил, что для брата так будет лучше. Знал бы ты тогда, что брат авантюрно разыграл болезнь. Как он потом говорил, – с целью вызвать к себе внимание родственников. Где правда, где ложь, – все темно и сложно в случае с братом. Но и тебе трудно быть честным с психически больным озлобленным человеком, постоянно извиваться и чувствовать себя двуликим Янусом. А где же твоя так часто декларируемая «все покрывающая» любовь? Ее иногда приходится неимоверным усилием вытягивать из глубин своего сердца, словно тяжелое ведро из колодца. Тогда-то и понимаешь, как много тебя связывает с братом: общее детство и молодость, семья, давно ушедшие мама с бабушкой, которые и передали тебе эстафету заботы о нем. Только ты забыл, что в заботе нельзя переходить границы дозволенного и решать за человека, что и как для него будет лучше. Никакое лечение не покроет ужаса пребывания в психиатрической больнице, где личного пространства нет ни в душной двадцатиместной палате, ни в грубом, унижающем человеческое достоинство, круглосуточном пригляде, ни даже в туалете, безжалостно открытом на всеобщее обозрение. Благие намерения привели к страданию и ожесточению, которые присовокупились к постоянному болезненному страху перед враждебным миром, стали обрастать всякой дрянью и, в конце концов, накрыли комом взаимных обид отношения с братом. Надо из-под него выбираться. Помоги, Господи!

О двойном стандарте и милосердном самарянине

Нигде от них проходу нет! И больницы они наши заполонили, и школы, и магазины, и рынки (это из-за них продукты порченные – какую-то гадость они накачивают для веса), и даже фитнес-клубы, где они моются в тех же душевых (бр-р-р-р!). В аптеках противно после них сдачу брать, потому что они покупают лекарства от чесотки. Дачники ставят глухие заборы, чтобы не слышать с утра до вечера назойливое «Ха-а-зя-ин, работа есть?». Плодятся они – не то, что наши. На улицах гуляют, как у себя дома, – уже с детскими колясками. Язык наш и культуру изучать не хотят. И такие всегда наглые! А теперь вот и резать нас начали. Выдворить бы всех до одного на родину, дать русским свободно дышать. Не хотим жить в Душанбе!

***

В советские времена улицы прибалтийских городов наводняли туристы из союзных республик. Они ехали из замусоренных городков, от магазинов с пустыми прилавками, от вечного дифицита в страну Эльдорадо, где можно увидеть райскую жизнь, отовариться, поесть взбитых сливок, подержать с достоинством нож в правой руке, а вилку в левой, и если повезет – прикупить местного бальзама или ликера. Для жителей Прибалтики, где тихо говорят, и уж конечно, не сквернословят, где ни одной бумажки под ногами не увидишь, где каждая бабушка до сих пор долго выговаривает внуку за брошенный на дорогу фантик, шумное присутствие иноплеменников воспринималось как божья кара. Постоянно проживавшие в Прибалтике русские тоже не пришлись ко двору, прежде всего своим высокомерным нежеланием изучать культуру и язык народа, назначенного в Кремле вассальным.

Больше всего досталось Таллину, который временами напоминал испанский город Памплону с опасной июльской фиестой, начинающейся забегом быков, энсьерро. Каждое утро двери центрального универмага «Kaubamaja» впускали разъяренную толпу туристов, которые, давя друг друга, мчались, как испанские быки, к отделам, чтобы первыми смести дефицит с прилавков. Долго будет помнить эстонская девушка-продавец, попытавшаяся навести порядок, кровь на своей руке.

***

Группа русских туристов, сплавлявшихся по горным рекам Таджикистана, готовилась причалить для очередной ночевки. Машина сопровождения, предназначенная для погрузки катамаранов, ждала около моста через реку. Но тут стали происходить события, смысл которых высветился позже. Сначала порвался один из катамаранов, на его починку ушло время. У моста машины не оказалось, поэтому пришлось плыть дальше. Еще два катамарана перевернулись в незапланированном «шестерочном» пороге. Восемь часов пребывания в воде побили все рекорды.