Паола Волкова - Мост через бездну. Вся история искусства в одной книге

В сложнейшей культурной мистерии пира боги встречаются не в оппозиции, но дополняя друг друга.

Изображения скользят по объему сосудов, так что кажутся театром теней на плоской поверхности экрана. Вазы расписывались так, что объем выпуклого бока воспринимался плоскостью. В чем секрет иллюзии? В ХХ веке этот пространственный фокус распознал Пабло Пикассо. Но для него куда большее значение, чем чернофигурный театр теней, имеет чувственная подвижность, легкость рисунков краснофигурного и белофонного периода, когда линия создает ощущение объема.

К V веку до н. э. в росписях появились новые темы, стало больше спортивных состязаний, изображений пира, дионисийских оргий, хороводов, танцев, гетер, сатиров. И о том, каков был ритуал пира, мы узнаем из рисунков на вазах. Изменилась жизнь – изменилась книга пира. Переоценить значение краснофигурной вазы для всей дальнейшей культуры невозможно. Не написан еще труд «Краснофигурная и белофонная вазопись в европейской живописи и танце». Вазопись и есть основа европейской графики.

описывала Ахматова в «Поэме без героя» менаду, «Коломбину десятых годов», свою подругу Ольгу Глебову-Судейкину. Мы поправили бы: «краснофигурной». Чернофигурная была лишена свободы и легкости движения. Она больше похожа на театр теней. Тела свободно движутся в краснофигурном пространстве, а не только параллельно плоскости, как в чернофигурных драмах театра теней.

Разница двух принципов – «черного» и «красного» – пространственная. В «красном письме» художник относится иначе к тугому боку кратера и амфор.

Реформатор классического балета Михаил Фокин в книге «Против течения» пишет о 10-х годах, когда он ставил «античные» балеты «Дафнис и Хлоя», «Сон Фавна». Он просил композитора «Дафниса и Хлои» Равеля найти античную музыку, но ее, естественно, оказалось недостаточно для такой работы. Подобно буквенному алфавиту, сделавшему возможной современную поэзию и письмо, греки создали октаву с разделенным звуком, создали музыкальные лады, но это, как и почти все в Элладе, дошло фрагментами идей. А вот вазовая хореография описана как движение и танец в краснофигурной вазе – полно. «Балет «Фавн» поставлен весь так, что герои движутся в профиль. Получается ряд фризов. Группы очень красивы и точно воспроизводят барельефы и живопись на вазах». (с.303 М. Ф.)

Михаил Фокин пишет, сколько времени он провел в Эрмитаже, изучая и записывая позы, движения, ритм тех изображений, которые сегодня мы можем назвать «балетом вазописи».

То же самое, еще в большей степени, относится к гениальной Айседоре Дункан, которая сама была как бы явившейся нам воплощенной «Менадой» Скопаса. В неистовых дионисийских танцах ее возродились душа и тело гетер античного сна. И ни один вид искусства античности невозможно назвать полным текстом книги эллинов в такой мере, как аттическую вазу.

Чернофигурная живопись по эстетическому канону изображения человеческого тела больше соответствует архаике в скульптуре куросов. Краснофигурная – высокой классике. Она не только обращена к мифу и спорту. В ней много живых деталей жизни. Она зеркало «пиршественных диалогов», живого дыхания былого. Черные тени спроецированы откуда-то силой двойной проекции: от архетипа на вазу и от вазы сквозь тысячелетия к нам. Детали краснофигурного письма чувственны, близки, пропетые Матиссом и Пикассо. (Более подробно о влиянии античном и на живопись, и на графику в ХХ веке – в другом тексте.) Среди керамических форм часто встречаются фигурные, скульптурные лекифы и чаши для вина. Это женские головы, чернокожие, девы-сфинксы. Скульптурная ваза – вкушение и вечное вместилище. Это лаброс – двойное значение формы: голова, череп, вечное вмещение живого. И если правда, что созданный эллинами универсальный стиль вечно возвращается, то это прежде всего идеи-формы, но они дошли до нас фрагментарно, кроме, пожалуй, расписных ваз, сравнимых разве что с изобразительной летописью культуры, реальные очертания которой уходят все дальше и дальше.

Невозможно определить суть явления в ее настоящем и будущем лучше, чем сделал это отец европейской философии Платон в трактате «Пир». «Так что же было бы (…) если бы кому-нибудь довелось увидеть высшую эту красоту чистой, без примесей и без искажений, не обремененную человеческой плотью, человеческими красками и всяким другим бренным вздором, если бы эту божественную красоту можно было бы увидеть воочию в цельности ее идеи?

Неужели ты не понимаешь, что лишь созерцая красоту тем, чем надлежит ее созерцать, он сумеет родить не призраки совершенства, а совершенство истинное, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинное совершенство, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он».

Платон видел внутренним взором гения не только бескрайность пути того, что он называл «цельностью ее идеи», но раздвоенность этого пути на «истинный» и «призрачный». И мы пойдем за мыслью Платона и постараемся отделить «совершенство истинное» от «призраков совершенства». Аптекарские весы не инструмент художественного определения. В слове «постараемся» нет абсолютности. Христианство, особенно христианская иконография, впитывает античность истинного совершенства.

Из центра малоазийской греческой провинции, Константинополя, расходятся пути в латинско-западное и восточно-греческое христианство.

«Второму Риму» наследует православный «Третий Рим» России. (Подробно об этом мы расскажем в соответствующих главах.)

В древнерусском искусстве и ландшафтный ансамбль архитектуры и «ликовая» иконопись в стремлении к гармонии и духовному совершенству ближе всего подходят к Платоновой идее «истинного совершенства».

Но долгий путь утомил героя. По мере удаления от своей патрии он теряет объем и вес. Из атлета и пирующего эллина превратился в аскета. Покинув мир дольний, перешел в мир горний – так античность перетекала в ликовое христианство.

С принятием христианства античность не исчезает, но существует параллельно византийской мысли, питает ее, особенно на ранней поре.

Античность и христианская культура – специальный предмет исследования следующей книги.

Что же до формального подражания, возвращения к формам и образам античного мира, вызывания «призраков», – это ищите в «классицизмах» и традициях Европы. Ярче всего в философском, литературном, архитектурном и скульптурном опыте вечного возвращения. Возвращение греческой античности многолико и постоянно. Как ни странно, начинается оно уже в III, II веках до н. э. в эпоху эллинизма.