Ирина Стрелкова - Там за морем деревня…

И тут к нам подошла пестрая цыганка в длинной сборчатой юбке, в рваной цветастой шали. В ушах её покачивались красные медные серьги, на груди красовались мониста из гривенников и пятиалтынных, на щеках, точно румяна, лежала глянцевая корочка грязи.

— Красавицы, дай погадаю! Всю правду открою — что было, что будет!

— На картах? — насмешливо спросила Лилька.

Цыганка повела плечом и смерила Лильку презрительным взглядом. Потом прикрыла глаза, как наш доцент, и заговорила гортанно, нараспев:

— Дорогие-мои-золотые-карты-правду-скажут-да-не-всю-откроют-дайте-красавицы-ручку-какая-хочет-все-тайны-жизни-узнаю-тебе-расскажу-хочешь — при-всех-хочешь-по-секрету-малое-гадание-пять-рублей-большое- гадание — десять рублей — за-особый — заговор-цена — разная-большой-заговор-дорогой-малый-заговор-дешевле — беру…

— С ума сойти! — возмутились мы. — За пустые слова — десятку! Лучше пойти семечек купить.

— Малое-гадание-пять-рублей-большое — гадание-десять-рублей… — нараспев повторила цыганка слово в слово, как цитату.

— А пять за большое не хочешь? — без особого азарта завелся кто-то из нас.

Она сверкнула на всех глазами:

— Такие молодые! Такие красивые! Уговор дороже денег! Будет большое гадание! За пять рублей! Кто первый? Давай ручку! Всю правду скажу! — Она кинула нам эти слова, как шапку о землю: берите, пользуйтесь моей добротой, цыганской моей удалью!.. И уж деваться было некуда, только гадать…

С цыганской щедростью, с полным пониманием всех запросов военного времени она нагадала каждой из нас и дальнюю дорогу к родному дому, и нечаянную встречу с дорогим человеком, и неожиданное известие, и короля червонного, и детей — двух-трех-четырех, и долгую-долгую жизнь…

Моя подруга Лилька отказалась гадать: она у нас была самая серьезная, из культурной семьи. Но цыганка изловчилась и цапнула Лильку за руку, вывернула к себе ладонь и быстро-быстро заговорила:

— А ты, красавица моя золотая, письмо ждешь, не дождешься! Хочешь помогу тебе? В глаза мне плюнешь, если обману! Десять рублей давай, получишь письмо желанное, через две недели получишь! Не жить на свете мне, если ты письма не получишь! Через две недели! Заговор знаю! Тебе помогу! Десять рублей!

Все прежнее гаданье могло быть бессовестным обманом, но что Лильке давно нет писем, цыганка сказала чистую правду. И Лилька послушно протянула ей свою десятку. Цыганка сунула деньги за пазуху и забормотала что-то колдовское, склонясь над Лилькиной рукой.

…Ровно через две недели Лилька шагами Джордано Бруно, идущего на костер, вошла в двадцатую аудиторию:

— Девочки, я получила письмо…

— То самое? — ахнули мы.

— Да… — тихо сказала Лилька. — Она меня не обманула… Как раз через две недели… Девочки, я так счастлива, так счастлива!.. Полгода он мне ничего не писал, их часть была в окружении… А она нагадала — и вот… — Лилька протянула нам мятый треугольник, фронтовое письмо.

Все кинулись её обнимать, поздравлять, таскать за косы, за уши — на полное счастье. А когда общая радость вылилась сполна, кто-то из нас сказал:

— Да, это мы влипли… Этого нам ещё не хватало… А что с Гаврилой будет, если в ректорате узнают, что гадание-то сбылось?..

— Влетит ему… Страшно подумать, как влетит!..

К тому времени наш курс уже вовсю прорабатывали в самых высоких университетских инстанциях. Философ оказался не таким уж оторванным от жизни теоретиком. Он высмотрел, как мы удирали с его лекции, прогулялся вслед за нами в парк и откуда-то из-за угла наблюдал всю сцену гадания.

Университетское начальство особенно возмущалось тем, что мы гадали про свою судьбу, удрав с лекции по философии, то есть демонстративно оказав предпочтение оккультизму перед научным мировоззрением. Если бы мы удрали с языкознания, всё обошлось бы легче. А тут нашего Гавриила Сергеевича обвинили в плохой постановке политико-воспитательной работы. Дело принимало скверный оборот.

Чтобы выручить нашего декана, мы решили показать всему университету, какие мы у Гавриила Сергеевича сознательные, не хуже, а лучше студентов других факультетов. На воскреснике по разгрузке саксаула мы работали как черти, мы сбрасывали с железнодорожных платформ тяжелые саксаульные коряги, в кровь обдирая ладони, и ещё успели выпустить и вывесить боевой листок. Сам ректор вынужден был объявить на заключительном митинге, что первое место в соревновании на разгрузке занял наш курс. Мы ему дружно аплодировали ободранными в кровь ладонями. После той разгрузки ни одна самая дошлая цыганка не взялась бы разглядеть сквозь ссадины и царапины, куда ведут линии наших судеб.

С митинга меня повели в больницу. Уже под конец разгрузки рогатая коряга зацепила меня за хлястик ватника, и я вместе с ней грохнулась с платформы. В больнице на ощупь определили перелом ключицы, загипсовали и отправили домой.

Пока ключица зарастала, я не ходила на лекции. Девчонки решили использовать на общее благо мое вынужденное безделье. Они таскали мне из библиотеки толстые тома по курсу западной литературы, и я потом пересказывала им «Тома Джонса Найденыша», «Пери-грина Пикля» и всю прочую классику. Мало что понимая, я прочитала добросовестно даже вторую часть «Фауста», но никто на курсе не смог дослушать до конца мой нудный пересказ.

Однажды Лилька пришла ко мне и с порога принялась выговаривать:

— Какая-то девчонка сейчас про тебя спрашивала… Почему тебя не видно. Она там семечками торгует… Привет передает. Не понимаю, чего ты улыбаешься. Тебя что — радует привет от этой юной спекулянтки? Я так просто удивилась, откуда она с тобой знакома. Что может быть у вас общего?

— Есть люди, — с обидой пробормотала я, — которые очень легко осуждают других.

— Ну, знаешь! — вскинулась Лилька. — Она там сидит, торгует. Конечно, спекулянтка. Видела нас вместе, потому и полезла с расспросами.

— А ты ей хоть ответила?

— Не беспокойся, ответила…

— Поставила девчонку на место? Да?

— Ничего подобного. Я ей ответила сухо и официально, что ты немного прихворнула.

— По-твоему, ключицу сломать — это немного? Тебе бы так!

— Ерунда! — отмахнулась Лилька. — Перелом — здоровое явление. А болезнь — это брюшной тиф, или сыпняк, или там воспаление легких…

Бедная моя Лилька, она вскоре заболела сыпняком, и мы бегали к ней в больницу. Выпрашивали в профкоме ордер на калоши, на кофту или ещё на что-нибудь и выменивали на рынке масло для больничной передачи, яблоки, варенец. Но всё это было потом, ранней весной, когда снег весь ушел с солнечной стороны улиц, а на теневой стойко держался пропитанный грязью лед, крепкий как гранит. А тогда, когда мы с Лилькой чуть не поссорились из-за девочки с семечками, зима была ещё во всей силе, шел самый трудный её месяц — февраль. С пола тянуло Сибирью, и Лилька залезла с ногами ко мне на постель.