Ирина Стрелкова - Там за морем деревня…

…Отец приехал не поздно и, как всегда, не один. С ним был Курганов, сменный инженер из дробилки — закадычный школьный приятель Николая, Валька Курганов. Когда-то огненно-рыжий, кудрявый, кольцо в кольцо, а теперь плешивый во всю голову. С четверть часа отец и Валька Курганов пробыли в кабинете, а потом Валька торопливо прошествовал мимо кухни с охапкой бумаг.

— Спешу! Завтра заскочу с утра пораньше. Отвезу к самолету. Я завтра выходной!

Не очень застенчив был Валька Курганов, но из этого дома он всегда спешил уйти.

Отец вышел на кухню, переодетый по-домашнему, с каплями воды в седине, малиновый от горячего душа и жесткого растирания.

— Есть хочу зверски!

Он положил себе на тарелку голубцов, поперчил, полил сметаной… Всё было проделано со знакомым Николаю заразительным удовольствием здорового, полного сил красивого, уверенного в себе человека. Отец всегда ел так, что и другим хотелось есть, глядя на него. В детстве Николай, садясь за стол вместе с отцом, мог самую нудную кашу уплести, как блюдо небывалой вкусноты. Он и сейчас еле удержался, чтобы не приняться второй раз за ужин. А Володька удерживаться не стал, с детским удовольствием подсунул отцу свою тарелку.

— И мне, папа, так сделай!

На коленях у отца, как обычно, было разостлано полотенце. Он всегда предпочитал за столом не салфетки, а льняные полотенца. И Наташа для него завела в доме украинские шитые рушники.

— Жаль, что Курганов не задержался, — сказал отец, покончив с голубцами. — Нравится он мне. Есть у парня характер. Чувство долга. Ещё год — и он будет начальником дробилки.

— А Волкова куда? — Николай с малых лет знал на комбинате многих, а уж такого, как Волков, не мог не знать.

— Пойдет директором техникума. По личной своей просьбе.

Николай понял, что Волков ещё ни о чем не просил, но попросит, как только потребуется.

— А Курганов согласен?

— Почти. Тоже спросил про Волкова.

— Обязан спросить. Кто вытащил дробилку из вечного прорыва?

— Ну, Волков. А когда это было? И, между прочим, он не горняк, а механик. Механику там больше делать нечего. Там нужен горняк.

Николай понял, что с Кургановым дело решенное. И Волков попросит об отставке, и Валькино согласие будет получено. Выдвижение Курганова одобрит весь Акташ, потому что Валька свой, здешний кадр. Только им и можно сменить постаревшего Волкова, оставаясь для всех справедливым.

— Курганову я дал год на подготовку, — продолжал отец. — Через год спрошу с него планы на будущее: техника, кадры, контакты с НИИ… Ну и, разумеется, наметки его собственной кандидатской. Авторитет сам по себе не рождается. Его надо организовать. Про Курганова говорят, что он бывает резковат, несдержан. И образование подводит. Заочник всегда недоучка. Всю жизнь потом приходится добирать знания. А слишком свежие знания не годятся для дела. Им, как дорогому вину, требуется выдержка… Зато человек он надежный. Впрочем, ты Курганова знаешь не хуже меня. — Отец поднялся из-за стола, и Николай с Володькой тотчас же встали. — А кофе можно бы и в кабинет подать…

Отец глянул на Володьку, и тот беспрекословно остался на кухне молоть и варить кофе, а Николай пошел за отцом в кабинет, почти уверенный, что отец, оставивший Володьку на кухне, догадывается о предстоящем, необходимом Николаю разговоре.

Ему вспомнилась первая крупная ссора с отцом. Он боком втолкнул самого себя в отцовский кабинет и так же, боком, в боксерской позиции, выложил все, что говорили в бараках о бурнашовских любимчиках и подхалимах.

— Мальчишка! — загремел отец на весь дом. — Я не обязан отчитываться перед тобой в своих поступках!

— Я и не прошу, чтоб отчитывался! — Николай сорвался на петушиный хрип, на бессильную цыплячью амбицию, когда и шея вытянута, и крылья встопорщены, а победный клич не звучит. — Я не прошу, чтоб ты отчитывался, — почти неслышно повторил он. — Но я хочу, чтобы ты знал, что я про это знаю… — С этими словами Николай выскочил тогда из отцовского кабинета и с месяц потом не попадался отцу на глаза, что было не так уж трудно при отцовской занятости. Заговорили они, не вспоминая того, что было, когда мать в первый раз увозили поспешно в Москву на операцию. И потом не раз случались такие ссоры. Сегодня Николай должен был начать ещё одну. Для неё оставался только этот вечер, потому что завтра спозаранку он улетал в Москву, а там в отцовские приезды Николай о таких делах не говорил. Для крупных разговоров с отцом ему нужен был старый коттедж на улице Специалистов, отцовский кабинет с кожаными креслами, с обломками зернистого металла на огромном письменном столе. Нужен был Акташ за окном кабинета — огни города и частое зарево над комбинатом. С малых лет для него много значило окно отцовского кабинета — он любил смотреть отсюда на город и на комбинат, а потом понял, что можно и оттуда поглядеть, что там, за бурнашовским окном.

Лет восемь было им обоим — Кольке Бурнашову и Вальке Курганову, — когда они подрались в кровь на пустыре за пятым бараком. Размазывая розовые слезы, Валька одиноко всхлипывал:

— Папке скажу-у-у… Он те надере-е-ет… у-у-уши…

Барачная орава угрюмо молчала. Валькин отец мог нарвать уши любому из них, но не Бурнашонку.

— Ты к нам не ходи! — заплакала за Валькой самая бойкая из барачных девчонок, Танька Лопарева. — Ты вон в каком доме живешь!..

С неделю Николай не ходил к барачным, а потом пошел, поклявшись самому себе, что никогда пальцем не тронет никого, но и сам битым не будет, всё-таки он Бурнашов. Ему удалось тогда, в свои восемь лет, добиться, что барачные взяли его в компанию, и Валька Курганов стал его лучшим другом, и Танька Лопарева больше не шпыняла богатым домом… Взрослые перестали замечать Бурнашонка среди барачной оравы; и ему не раз случалось слышать собственными ушами, что люди говорят про Георгия Степановича Бурнашова — про Бурнаша. Николай с малых лет знал по-взрослому про все отцовские слабости: про начальственные матюки, про умение, когда надо, пустить пыль в глаза, про нелады с главным инженером — одним, другим, третьим, они часто менялись, главные инженеры… Случалось Николаю узнавать и вовсе постыдное — про ту женщину с рудника. Бурнаш был мужик не промах… Николая не раз потом удивляло, что об отце даже грубое и нехорошее говорилось с уважением. Зато мать — скромную и незаметную — все звали нелестно Бурнашихой и на похоронах жалели не её, рано угасшую, а Бурнаша, в цвете лет оставшегося вдовцом. Была для Акташа даже какая-то высшая справедливость в том, что не в деньгах, не в высокой должности счастье — придет беда, ни деньги не помогут, ни самые знаменитые больницы… Уже уехав из Акташа, Николай запоздало начал понимать, что в отношении людей к его матери не было ничего злого. У матери в Акташе не сложилась своя собственная жизнь — вся она растворилась в жизни отца, целиком, без остатка.