Меган Уолен Тернер - Царица Аттолии (ЛП)

— Евгенидис, — предупредила Мойра.

— Ты предала меня, — сказал Евгенидис. — Предала меня Аттолии. Вы, боги Эддиса, предали меня Аттолии и Мидии. — его пальцы на мгновение веером раскрылись в луже липкой крови, прежде чем снова сжаться в кулак. Вы предали меня, и я могу требовать ответа: за что?

— Евгенидис, нет, — предупредила Мойра в третий раз.

— Да! — закричал Евгенидис, окна солярия лопнули, и воздух наполнился звоном разбитого стекла.

— Боги редко отвечают человеку, это великий знак, — спокойно сказала царица Аттолия взволнованному дворецкому, который сообщил ей что все стекла во дворце вылетели из окон.

Когда каждое стекло взорвалось на сотни осколков, которые на мгновение замерли в воздухе и с тихим звоном посыпались вниз, Евгенидис бросился на пол и закрыл голову руками. Осколки падали ему на спину. Он лежал и слушал, как стекла разлетаются по полу, бьются друг о друга, порождая подобие тихой музыки. Ветер стих, звон замер, но давление в комнате нарастало. Он чувствовал боль в ушах, ужас сковал его тело. Это не был испуг, который ему случалось испытывать в прошлом, но слепая паника, как у пойманного в ловушку животного или человека, теряющего твердую почву под ногами во время землетрясения. Ему и прежде доводилось переживать землетрясения дома в горах. Евгенидис сделал глубокий вдох.

— Вы предали меня, — закричал он, руки приглушали его голос. Он вспомнил мидянина, неожиданно появившегося на склоне горы. — Дважды, — вопил он. — Вы меня предали. Почему вы встали на сторону мидянина? Разве я не молился вам? Разве не приносил жертвы на ваши алтари всю свою жизнь?

— И верил в нас всю свою жизнь? — спросил голос, показавшийся просто шумом крови в ушах.

Евгенидис содрогнулся от его спокойствия. Нет, он не верил. Большинство жертв было принесено для проформы, ради бессмысленного ритуала.

— Чем я обидел богов? — спросил он в отчаянии. — Если я оскорбил вас, — он кричал, почти не слыша своих слов, — то почему я не разбился? Это проклятие воров и их право — умереть, разбившись о землю, разве нет?

Он прижал руки к груди, пряча искалеченную под здоровой, не в силах говорить дальше.

— Кто ты такой, чтобы говорить о своих правах богам? — спросил голос, все еще бесстрастный.

В комнате стало совсем темно, эта тьма прижала Евгенидиса к полу так, что он почти не мог дышать и не чувствовал ничего, кроме неосязаемой тяжести. Он был ничем, просто пылинкой среди мириад других пылинок и, сложенные вместе, они были… ничем, кроме пыли. Одни отделялись от других и взлетали вверх под взглядом богов, но по-прежнему оставались пылинками. Он с хрипом втянул в себя воздух и прошептал:

— Разве я оскорбил богов?

— Нет, — сказал голос.

— Тогда почему? — зарыдал он, крепче сжимая обрубок руки, хотя волдыри под манжетой пронзали руку острыми, как нож, вспышками боли. — Почему?

В темноте под закрытыми веками Евгенидис увидел мерцание красного огня. Потом он исчез, сменившись видением черного силуэта Священной горы на фоне звездного неба. Над ней курился сизый дымок, различимый даже в темноте. Внезапно вершина горы взорвалась, огонь вернулся, вытянувшись в ослепительный столб с огромным облаком пепла на вершине, накрывающим своей тенью гору и долины Эддиса. Евгенидис видел, как кипящий камень выплеснулся на склон горы, превращая все на своем пути в дымящиеся развалины. Он видел дома, вспыхивающие один за другим, бегущих людей, женщину с маленьким ребенком, внезапно охваченных пламенем. Земля снова содрогнулась под ногами. Красная стена расплавленного камня обрушилась на него, но он не мог даже пошевелиться. Его кожа нагрелась, потом стала горячей, потом он почувствовал себя сухим, как лоскут бумаги, готовым вспыхнуть от единой искры. Он чувствовал запах опаленных волос, но по-прежнему не мог пошевелиться. Он зажмурил глаза, но они уже были закрыты, а зрение оставалось ясным. Евгенидис откинулся назад и почувствовал, как впивается в кожу битое стекло. Он лежал на полу в комнате дворца, погибая от нестерпимого жара. Языки лавы подползали все ближе. Он кричал снова и снова, не в силах побороть ужас.

Аттолия сидела на троне и ждала. Комната была пуста, и тишина не нарушалась даже эхом. После многих часов напряжения она поднялась и вышла из тронного зала, сопровождаемая неизбежной свитой придворных и слуг, покинула дворец и поехала в храм новых богов. Жрецы были предупреждены о ее приходе. Они встретили ее в пронаосе и молча отошли в сторону, когда она побрела к алтарю. Она подняла тяжелые золотые подсвечники и заменила в них свечи. Потом опустила пожертвования и прислушалась к музыкальному звону золотых и серебряных дисков с вырезанных на них молитвами, когда они скользнули на дно чаши. Она снова прошла по храму. Здесь было холодно и пусто. Может быть боги захватчиков оставили страну вместе с ними? Аттолия не знала. Она знала, что храм пуст, пуст, как и ее тронный зал, в который ей следовало вернуться. Она отослала придворных и слуг в постель и уселась на трон. Когда звуки жизни стихли, она опустила голову и заговорила в темноте.

— Верните его мне, — сказала она, — и я воздвигну ваш алтарь в самой высокой точке акрополя, я окружу его храмом, который будет стоять до тех пор, пока существует Аттолия.

Ответа не последовало. Они сидела и ждала.

— Евгенидис. — позвал его голос, нежный, как летний дождь.

Он прекратил кричать и прислушался.

— Ничто из творений божьих или человеческих не существует вечно. Ты понимаешь меня?

— Нет, — сказал Евгенидис хрипло.

Видение Священной горы медленно растворилось в воздухе. Он все еще лежал на полу солярия и чувствовал, что его окружают прочные каменные стены.

— Ты узнаешь меня? — снова спросил голос.

— Нет, — прошептал Евгенидис.

— Ты однажды принес жертву на мой алтарь.

— Прости меня, богиня. Я не узнаю тебя.

Ее слова не давали ему возможности угадать имя богини. Он не понимал, говорит ли она о жертве, принесенной когда-то давно, или о том, что он всего лишь однажды жертвовал в ее честь. Он мог лишь гадать, скольким богам приносил жертву один раз в жизни. Он часто оставлял свои дары в маленьких храмах собственной страны, а также Аттолии и Суниса: монету, фрукты, горсть маслин, украденное украшение, которое он не собирался оставить себе. В последнее время он был более щепетилен в выборе своих жертв, но помнил только, что оказывал предпочтение богам водной стихии, надеясь загладить давнюю обиду Арактуса. Он принес особо щедрую жертву на алтарь Арактуса, прежде чем войти в бездну его русла, но это был далеко не первый его дар реке. В любом случае, сейчас с ним говорила богиня. Богиня, которой он явно должен был уделить больше внимания.