Меган Уолен Тернер - Царь Аттолии (ЛП)

Он пришел рано. Никто не заговаривал с ним. Солдаты подвергали остракизму опальных телохранителей. Капитан пришел и встал рядом с ним, но ограничился молчаливым кивком в качестве приветствия. Наконец явился царь, в этот раз в сопровождении четырех слуг и телохранителей. Он оставил их у входа на полигон и в одиночестве прошел через открытое пространство. Приблизившись к Костису и Телеусу, он вежливо кивнул им обоим. Меч он принес с собой и засунул его под правый локоть, чтобы помахать рукой, приглашая начать занятие. Костис поморщился. Капитан занасекомил бы любого из телохранителей, посмевшего так небрежно обращаться с оружием.

— Начнем с первого упражнения?

Костис послушно занял позицию для прямого выпада и парирования. Он знал, что царь не был солдатом, но сильно удивился тому, что Евгенидис не освоил простейших приемов фехтования. Возможно, он утратил мастерство вместе с правой рукой, но Костис считал, что у царя было достаточно времени перейти на левую руку. Прошло немало месяцев с тех пор, когда царица поймала его в своем дворце и приказала отрубить кисть руки. Тогда он было просто Вором Эддиса и не успел еще украсть трон Аттолии и саму царицу.

Телеус отступил назад и притворился, что не смотрит. Остальные гвардейцы сделали то же самое. Холодок пополз у Костиса между лопатками.

— Ты слишком низко держишь меч, — спокойно сказал Евгенидис, и Костис заставил себя отвести взгляд от охранников и посмотреть на царя.

Евгенидис приподнял одну бровь. Костису пришлось упереться подбородком в грудь, чтобы сдержать возмущенное сопение. Он был не самым лучшим фехтовальщиком и не имел боевого опыта ветеранов, но за что боги наказывают его, заставляя начинать с первого упражнения?

Евгенидис прочитал его мысли и злобно ухмыльнулся. Костис стиснул зубы, поправил меч и уставился на вышитую грудь царской туники. Царь не двигался. Костис стоял с мечом в вытянутой руке, в то время как царь напротив него все еще держал меч под мышкой. Рука и плечо Костиса начали гореть. Деревянный меч для тренировок весил столько же, сколько настоящий, и совсем непросто было стоять в глубоком выпаде, особенно после того как мышцы еще ныли от долгих часов неподвижности накануне.

Наконец царь встал в позицию. Он отбил меч Костиса в сторону и сделал выпад, остановив острие клинка в дюйме от груди Костиса.

— Еще раз? — сказал он.

Костис вернулся в позицию. Потом снова и снова. Царь не имел достаточно навыка, чтобы вести тренировочный бой и избить Костиса, как ожидали в гвардии, но он мог бесконечно повторять одно и то же упражнение, заставляя Костиса стоять неподвижно и из последних сил скрывать напряжение, которого требовала эта неподвижность. Костис был полон решимости не допустить, чтобы его усилия стал заметными публике. Он сосредоточился на острие вытянутого вперед меча, желая только одного: добиться полной неподвижности.

Царь после первой своей насмешливой улыбки обратился к практике, переключив на нее все свое внимание. Его сосредоточенность была еще хуже издевательства. Если бы он смеялся, Костис мог бы рассердиться, и гнев придал бы ему сил, но Евгенидис с почти сверхъестественным спокойствием отбивал меч, делал выпад, блок и возвращался в стойку. Однообразный стук клинков уже отдавался толчками головной боли. Отбить, выпад, блок, стойка, отбить, выпад, блок, стойка.

Костису хотелось откинуть голову назад и завыть прямо в яркое небо. Боги, так вот какого царя вы дали Аттолии?

Наконец люди вокруг них стали отворачиваться и уходить. Костис ожидал, что каждый выпад будет последним, но царь, казалось, ничего не замечая, говорил:

— Еще раз? — после каждого из них.

Солдаты ушли. Единственными людьми на плацу между стеной дворца и казармами остались Костис, царь, Телеус и царские слуги, развалившиеся на нижних ступенях лестницы. Наконец подошел один из спутников царя. Он был выше своего господина, примерно одного роста с Костисом, дорого одет и преисполнен достоинства.

— Ваше Величество? — сказал он холодным высокомерным тоном.

Евгенидис опустил меч и отступил от Костиса, чтобы оглядеть пустое поле. Он поднял лицо к солнцу.

— Я вижу, начинается день, — вежливо сказал он. — Спасибо, Костис.

Он довольно кивнул. Костис отступил назад и чуть не споткнулся. Царь заметил его неловкость и приподнял бровь. Костис не сомневался, что является объектом скрытого злорадства. Он поклонился и зашагал прочь. За его спиной Телеус что-то говорил царю, но он уже ничего не слышал.

С полигона он прошел прямо в столовую, немного поколебавшись в дверном проеме. Здесь тоже никто не приветствовал его. На него даже не посмотрели. Он огляделся, но Аристогетона не увидел. Костис надеялся, что тот был на дежурстве, но полагал, что Арис избегает ситуации, когда ему придется поддержать Костиса или публично игнорировать его. Костис направился к кухне, и цепочка мужчин, стоящих перед раздаточным окошком расступилась перед ним, словно перед прокаженным. Он взял миску каши, пару ломтей сыра и горсть сушеных абрикосов, а потом сел за длинный стол в углу комнаты.

Он смотрел на еду и не мог заставить себя проглотить хоть крошку.

Но он был слишком горд, чтобы встать и уйти.

На столешницу рядом с ним опустилась кружка. Громкий удар деревянной чашки о доски стола, словно стук в двери храма, возвестил, что кто-то пришел разделить его одиночество.

— Арис, не глупи.

— Уже поздно что-то менять, — сказал Арис, перешагивая через скамью и усаживаясь рядом с Костисом.

Он оглядел комнату, словно вызывая противников на бой. Через некоторое время один из командиров отделения, старше их обоих, встал из-за стола и пересек комнату, чтобы присоединиться к ним.

— Не то, чтобы мы тебя одобряли, — сказал он, — но кто из нас не мечтал завалить его?

Один за другим командиры отделений присоединялись к их компании, и Костису пришлось испытывать новую неловкость, не такую болезненную, но не менее острую, потому что все они смеялись над его тренировкой с царем. Костис поставил локти на стол и оперся подбородком на руки, демонстрируя полное равнодушие к их насмешкам, и ощущая блаженную слабость в коленях. Он больше не был командиром отделения, но по-прежнему оставался членом гвардии, а не опальным изгоем.

Командиры ели и расходились по своим делам. Арис задержался немного дольше.

— Ты должен поесть, — заметил он Костису.

— Я поем, — обещал Костис. Он был слишком слаб и слишком смущен, чтобы чувствовать голод. — Как ты думаешь, почему они так поступили? — спросил он, благодарный, но удивленный своему возвращению из небытия.

— Они любят тебя, — сказал Арис. — Они тебя уважают, балбес ты.