Марина Трубецкая - Дверь обратно

Вдруг меня посетила ужасная мысль о том, что вдруг нарисованное не сразу проявляется! Ну к черту! Я откинула карандаши и решила пока ничего не рисовать. Вот выжду время, посмотрю, что к чему, тогда…

Есть захотелось жутко, только поэтому я решила вернуться к цивилизации. Спустилась в комнату, глянула на часы — они стояли. За всеми моими тропическими каникулами я и думать забыла их заводить. Выключила свет, прислушалась, вроде все тихо. Приоткрыла маленькую щелку — ночь! Начало ли, конец ли, непонятно. Вышла в коридор. Тепло-то как! И пахнет моим морем, а может, просто запах запутался в ноздрях? Не знаю.

Спальня изменилась. Чем именно, в темноте было не очень понятно, но изменилась. Я тихонько легла на кровать, которая тут же приняла меня в песочно-шелковистые объятия. Да-да, точно такие же, как на моем острове! Что ж такая темень-то за окном? Угадывались только силуэты предметов, но они отличались от привычных. Мне ли не знать! Не одну сотню ночей я провела в этой комнате, деля с ней свою бессонницу. Я привычно задрала глаза к потолку. Мохнатых лап теней на потолке не было!

Шторы! На окнах появились шторы! Вот потому-то темнее, чем обычно, вообще практически ничего не видно. И рассвета ждать без толку. Ну какой, к лешему, рассвет в декабре? К полднику и рассветет.

Лежать в темноте было скучно. Обратно в комнату возвращаться страшно — вдруг скоро подъем? Тогда в коридор не выйти. Я б и до вечера там просидела, но есть хотелось неимоверно. Да и про коррекционный интернат забывать не стоит. Инфузория держит свои обещания. А из нашего отряда уже двое в этом году отправились туда. Комиссия особо не заморачивается: если воспитатель с учительским составом решил, что кто-то из нас дебил, то все — пиши пропало. Комиссия никогда не заседает больше получаса. И ни одного отклонения на моей памяти не было. Так что лучше не нарываться.

…По моим прикидкам, до долгожданного подъема прошло часа два. Инфузория и сегодня была настораживающе сладка. Вот просто мамочка, не иначе. Но думать об этом не хотелось, так как наконец-то включился свет.

Святые угодники! Наша спальня напоминала себя вчерашнюю только размером. Шторы на окнах были. Но что это были за шторы! Тяжелые, спадающие многочисленными фалдами, зеленые бархатные портьеры! Плавно меняющие цвет от светлого до темного.

На тумбочках стояли небольшие светильники ярко-рубинового цвета. Стены — лазурные, из чего-то мягкого, простеганного. На полу пушистый ковер. Я про себя хмыкнула — вот так вот в валенках-то ходить, ковер, и тот не почувствовала. И постельное белье на кроватях было точно каким-то шелковистым (а уж шелк или атлас, пардон, не разбираюсь) и тоже песочного цвета. Да и мебель претерпела существенные изменения. Если комплектность и наименования остались те же, то качество… да что сказать! Солнечно-желтая древесина, плавные и лаконичные линии, качественный, добротный стиль без всяких излишеств…

Это был поцелуй от моего острова. Ну вот на самом деле! Не ради красивого словца. Я правда ощущала его след на своей щеке. А шторы — ну точно! Водоросли! Просто какая-то стилизация морского дна. Только красок и огней особо не было.

Зато уж кто не претерпел ни малейших изменений, так это наши девоньки. Ну ничем они не напоминали беззаботных резвящихся обитателей глубин! Вон разве что Нюрка, которая, тихо матерясь, пыталась вытащить из-под кровати свои вечно грязные ботинки (вот где она грязь находит в снежную пору?), могла бы оказаться тем самым рыскающим скатом.

Никаких комментариев по новой обстановке не было. То есть ВООБЩЕ никаких. Все двигались, разговаривали, переругивались хриплыми от сна голосами так, будто привыкли к подобной роскоши.

— Ну че, горбатая, рот раззявила? — вытащила наконец-то второй ботинок Нюрка. — Глаза пучишь?

Все уставились на меня.

— Ладно хоть с утра, а не перед сном нам такое счастье привиделось, — Женюрка подбоченилась рядом с подругой. — А где тебя, кстати, вечерами носит? Неужель слепых к нам завезли?

— Ага, и безруких, чтоб по спинищам не шарились, — и, глядя друг на друга, подружки громко заржали.

Одно хорошо, по утрам не очень-то наши любили говорить. Кто мог, до последнего досыпал, подскакивая, если мерещились Инфузорины шаги. Так что тема моего распутства продолжения не получила. Две закадычные подруги перекинулись еще парой фраз на этот счет и тоже угомонились.

Из разговора стало понятно, что сегодня понедельник. Куда подевалось воскресенье, я спросить не решилась.

А вот столовка и учебный корпус не изменились совсем.

Да и Инфузория пронеслась привычной фурией:

— Какая дрянь сперла мебель из отрядной? А? Колония по вам плачет. — Она остановилась у мальчикового конца стола и сузила глаза. — Если к вечеру все не будет возвращено, готовьтесь. Я весь корпус перетряхну, но найду.

Дальше шли перечисления многочисленных кар, которые падут на голову вора, благ, которыми нас обеспечивает государство, и тщетных трудов самой Инфузории, задавшейся целью уберечь будущее неблагодарных подонков от тюрьмы. Приводить сей монолог не имеет смысла, так как длился он без передыху весь завтрак.

А я ведь и забыла совсем про свои забавы с мебелью. Внутри все сжалось, а ну как и вправду упертая бабища перетряхнет весь корпус? Заветная комната совсем рядом с отрядной. Плакало тогда мое короткое счастье. Не попасть мне больше туда. А возвращаться опять к серым будням… НЕВЫНОСИМО! Жизнь только наполнилась содержанием…

Реакции Инфузории на наличие окна с островом я не боялась, так как наша новая спальня ведь тоже враз появилась, а реакции окружающих — ноль! С чем это связано, пес его знает!

Никаких событий особо больше не было, все шло по годами выверенному графику. Разве что вечер пролетел под эгидой поиска злосчастного столика. И чего так волноваться, нас и посерьезнее вещи пропадали — и ничего. В прошлом году бесследно сквозанула куда-то гуманитарка от Международного благотворительного фонда. Так вот, никто не носился по детдомовской территории с пеной у… хмм… в общем, не носился. А тут Инфузория и Аркадий Бенедиктович бегают оба, в каждую щель заглядывают, пытливо взглядом проходящих прожигают. Чудеса просто! Как будто все благополучие этой богадельни держалось исключительно на этой никчемной подделке под хохлому. На тетку было страшно смотреть: волосы шальным репейником в разные стороны торчат, глаза выпучены, из ноздрей вот-вот пар повалит, а на Бенедиктыча я предпочитала и вовсе не глядеть. Ну на фиг! Вдруг допрос с пристрастием устроит.

Мимо моей двери страшная парочка пробегала неоднократно. Инфузория даже подергала ручку, но Аркадий Бенедиктович как-то поморщился, глаза закатил и пальцами изобразил нечто этакое неопределенное… Вот от меня, например, смысл этого языка жестов уж точно ускользнул! Но больше они в комнату не ломились.