Марина Трубецкая - Дверь обратно

— Вот уборку затеял, — любовно рассматривая причесанное кострище, сказал он, — а кто это с вами?

Мальчонка, открыв рот, рассматривал прирученное пламя. Ну хоть что-то его проняло!

— На лугу нашла. На вчерашнем, где вечерница была, — и я протянула детскую ручку волхву, — один он там был. Потерялся.

Атей поднял мальца на вытянутые руки, долго его разглядывал, вертел и так и этак, потом велел нам выйти и обождать на крыльце. Дверь же за нами тщательно прикрыл. Первый раз я ее видела в таком состоянии. Обычно лачуга была настежь распахнута всем ветрам.

Когда Атей вышел к нам с мальцом на руках, вид у него был более чем ошарашенный.

— Этого ребенка нет, — сказал он, отпустив найденыша и усаживаясь на колоду для рубки дров, — такого я еще не встречал. Бывало, что попадалось что-то неподвластное моему умению, но в этот раз… — Он пожал плечами. — Ни в подлунном, ни в небесном он не читается.

— А я читалась?

— Ну, ты же сама видела в велесовском блюде — неявно, но хоть какая-то информация была.

— Это всякие загогулины?

— В твоем случае — да. У простых людей более ясные картины. А у мальца — ничего. Пустота. Может, на него защита наложена, сквозь которую мой взгляд не проникает, не знаю. Единственное, что удалось узнать, так это имя. Славиком его кличут.

— Это он вам сказал?

— Да нет, — крякнул волхв, — молчит пострел. По глазам видно, что понимает, но молчит. Но это ничего, может, отойдет — заговорит. Что делать-то с ним будем? — Атей по очереди посмотрел на меня, на Анебоса. — Опекунов ему сыскать надо.

И тут мальчишка, как будто поняв, что решается его судьба, бросился ко мне и вцепился ручонками в сарафан. У меня тут же слезы брызнули из глаз. Сиротская доля — не самый сладкий хлеб, мне ли не знать. Я понимаю, конечно, что люди в Русеславле сильно отличаются от детдомовского персонала, но все равно твердой уверенности, что с малышом будут обращаться хорошо, не было. Притом это был человечек из моего мира, который видел каменные дома, железные автомобили, телевизор. Он был больше, чем встреченный земляк на чужбине, он был единственным земляком. Я схватила его на руки и зарыдала, уткнувшись в светлые мягкие волосики.

— Ну ты что, Стеша, — растерянно всплеснул руками Атей, — мы ж его не за тридевять земель отдаем. Здесь же, в Русеславле, ему хорошую семью подыщем. Такого ладного паренька кто угодно возьмет. А ты всегда приходить навещать его сможешь.

Найденыш, увидев, что я реву, заплакал тоже, как всегда молча, без всхлипов.

— А у нас его оставить нельзя? Я же берегине обещала помочь. А она мне этого ребеночка и показывала.

Атей сел перед нами на корточки.

— Ну, Стешенька, ты же понимаешь, что это никак невозможно. Ты сама еще ребенок. Да и потом, ты учиться будешь, а он в это время с кем?

— А я брошу учебу. На кой она мне, если чародейкой я все равно не стану? — Сквозь всхлипы слова прорывались с трудом.

Анебос отвернулся от нас и смотрел в другую сторону. Ну да, я и так-то не красавица, а уж с распухшим носом и подавно! Атей пересел обратно на колоду и, упершись лбом в посох, задумался.

— А детские сады у вас есть в городе? — спросила я, когда слезы иссякли, а томительное молчание так и не закончилось.

— Какие сады? — Волхв поднял на меня голову. — С маленькими деревьями, что ли?

— Да нет, — я пошевелила пальцами, подбирая слова, — это место такое, куда детей отводят, когда родители на работе.

— А зачем их куда-то отводить, когда есть старшие дети, бабки опять же, да и другие родовичи?

Да-а… Что ж тут скажешь-то, хотя это и так ответ на вопрос. Но раз уж я начала, то и отступать не собиралась.

— А нельзя его в какую-нибудь из семей на день отдавать? А я бы отработала у них как-нибудь.

Атей, пообещав подумать, отпустил нас и велел никуда со спальной поляны не уходить.

— А как же вечерницу проверить? — спросила я вслед, когда волхв уже практически скрылся в своей избушке.

— Сам проверю, — глухо донеслось из хибары.

Мы с Анебосом переглянулись и молча пошли в сторону «лифта».

Когда мы вернулись на поляну, наши товарищи по учебе уже были там. Незамеченными мы не остались. Нас тут же обступили плотным кольцом одноклассники.

— Это что, новый ученик? — спросила девочка с птичьим телом. Как я узнала, ее здесь все звали «птица Гамаюн»,[43] а личного имени ее никто и не знал. У них, как и у урисниц, было не принято сообщать его направо и налево.

— Да нет, — успел вперед меня Анебос, — это братишка Стешин — Славиком зовут. Они сироты, так он, наверно, будет жить здесь с нами.

Все жалостливо посмотрели на нас. Славик, увидев такое внимание к своей персоне, покрепче вцепился мне в руку.

— А мы сейчас здесь двух божественных птиц из предсказания видели, — перевела тему лучший друг Анебоса — крылатая девочка с телом льва. Ее Свиксой все звали.

— А что за предсказание?

Птица Гамаюн расправила крылья, закатила глаза и нараспев начала:

— «Когда встретятся под небом Божьим две птицы — одна об двух, друга об трех, то и сойдутся пути дороги большого зла и пропавшего добра, и если две возьмут верх над одним, а три над двумя, то канет каменный идол в океане-море…»

Мы с Анебосом уставились, не мигая, друг на друга.

— И что это значит? — первая отмерла я.

Гамаюн перестала раскачиваться, крылом откинула назад распущенные длинные волосы и, вздохнув, сказала:

— Да кто ж его разберет? Когда чего каменное потонет — тогда и узнаем.

— А откуда такое предсказание взялось?

— Так это еще бабка моей бабки перед ликами богов речила.

Ну понятно, что ничего не понятно!

Вскоре вся поляна наполнилась привычными, как видно, звуками. Одни, разбившись на команды, играли в городки, другие пытались из огня создать фигуру позамысловатей. Находились и такие, которые чинно сидели на своих крылечках и читали свитки. Основная же масса просто болтала, разбредясь по небольшим группкам.

Славик сидел рядом со мной на крыльце, крепко уцепившись в уже изрядно пожульканый подол. Я, повздыхав и собравшись с мыслями, обратилась к ребенку.

— Тебя правда Славой зовут? — Малыш кивнул. — А сколько тебе годиков? — Карапуз подумал и показал три пальца.

Ну, значит, все-таки три!

— А ты разговаривать умеешь? — Кивок. — А почему не говоришь?

Огромные голубые глаза стали наполняться быстро прибывающими слезами. Мордаха стала сразу такой несчастной, что у меня сердце защемило.

— Может, у тебя болит что-нибудь? — Он отрицательно помотал головой.

Ну вот точно никому его не отдам, хоть режьте меня! Понадобится — так мы можем и уйти отсюда. Вот нарисую местечко потеплее, саквояж провиантом обеспечит. А то и вовсе пойду распродавать всякие разные волшебные штуки, которые саквояж промышленно шпионажнул!