Юлия Тютюник - Джонатан Кристофер Моргенштерн

Пока Селин носила Джейса в утробе, Валентин пичкал ее ангельским порошком. Тем же, которым снабжал и Джослин во время второй беременности. Джейс не проклят. Скорее наоборот. Все нефилимы имеют частицу ангельской крови, но Клэри с Джейсом ее досталось чуточку больше.

Я закрыл входную дверь уже громче, чтобы отец знал, что я вернулся домой. Валентин повернул голову в мою сторону, немного улыбнулся и, отстранившись от Джослин, произнес:

— Наконец-то ты пришел. Почему так долго?

— Королева задержала меня.

— О чем же вы так долго с ней беседовали? — поинтересовался он, запрокинув голову, чтобы видеть мое лицо.

— О всяком, — уклончиво ответил я.

Отец не стал подробнее расспрашивать, но по его взгляду читалось недоверие и небольшая подозрительность.

— Так же она говорила, что мы с фейрами в союзе, но четко дала понять, что помощь нам она окажет только при крайней необходимости, — добавил я, чтобы Валентин не подумал, что я от него что-то скрываю.

Отца это вполне устроило, но на лице все же играли нотки недовольства. Но и из-за чего?

— Джонатан, — начал отец, явно подбирая нужные слова. — Помнишь, что я тебе говорил? Любовь — это уничтожение, и если тебя полюбят — значит уничтожат.

Эти слова я помнил всегда, но никогда не считал верными.

— Но ты ослушался меня, — последние слова Валентин произнес жестко и недовольно, — ты пропустил все мои слова и уроки, которые я давал тебе всю жизнь мимо ушей.

— Отец… — начал я, но он сурово выкрикнул:

— Молчать!

В такие моменты, как сейчас, возражать Валентину было бессмысленно. С детства я помнил урок: слова отца — закон, и нарушение его карается казнью.

И вот сейчас, стоя перед отцом и смотря, как он гневно испепелял меня взглядом, мое тело моментально напряглось, вспоминая дни, когда отец избивал меня ремнем или кнутом. Он называл это воспитательной работой. Валентин считал, чем больше физических уроков, тем сильнее и выносливей я становился.

В какой-то степени отец был прав, но с другой стороны — его методы ужасные. Мне было известно, что Валентина также воспитывал и его отец, и по роду Моргенштернов этот обычай передавался веками. Нормальные люди посчитают нашу семейку дикой и сумасшедшей, но нефелимы, знающие наш род, как самых могущественных, знают, что мы являемся самыми сильными из всех сумеречных охотников.

— Мало того, что ты с ней встречался, причем не один раз, — продолжил отец вытягивая из тумбочки кнут. — Ты еще и рассказал ей обо всем. Ты привел ее к нам в дом, нарушил главное правило.

Отец замахнулся кнутом и, ударив прям возле меня, продолжал:

— Эта девчонка принадлежит к самому жалкому виду сумеречных охотников. Сноувайты — предатели и изменники, которые покинули мой круг, — сквозь зубы процедил он. — Она такая же подлая, как и ее семья. Они жалкий вид, а ты относишься к великому роду — Моргенштернов.

Мне хотелось выкрикнуть: «У нее есть!», но удержался от этого и, стиснув руки и зубы крепко, принял следующий удар. На этот раз длинный плетеный ремень попал на мое лицо. Было ужасно больно, но я терпел и пытался не закричать. Мне это удавалось, но в душе я хотел убить Валентина, отомстить за все издевательства.

К моему собственному удивлению, я стоял, как вкопанный принимая кучу ударом. По моему лицу текла кровь, спина сильно болела, а ноги уже были, как ватные, но я не обращал внимания. Стоял и терпел, зная, что если пошевелюсь или увернусь от удара — будет только хуже.

— Если еще раз я увижу ее рядом с тобой, — продолжал Валентин, подойдя ко мне впритык, — я ее убью.

Замахнувшись в последний раз кнут, прошелся по всему моему телу, оставив невероятно огромный шрам.

— Не забудь, что тебе завтра отправляться в Париж, — мягко произнес Валентин, уходя к себе в комнату.

Он не угрожал мне больше и не говорил: «Только попробуй не выполнить поручение», касающееся Себастьяна Верлака — просто знал, что против воли отца я не осмелюсь пойти.

Я остался один в комнате и, смотря на Джослин, понимал, почему она сбежала и более того, я это одобрял и считал правильным решением. Если бы мама не сбежала, то Клэри бы ждала та же участь, что и меня.

Нет, этого допустить я не мог, и единственный шанс сохранить Клэри жизнь — это убить Валентина. Только тогда фейры будут защищать мою сестру.

Когда я уснул и как я добрался до своей комнаты, я не помнил, но когда будильник прозвенел в 6:00, мое тело моментально ощутило и вспомнило вчерашнюю ночь.

Плетеный кнут, гнев отца, мощные удары — все это мелькало у меня пред глазами, заставляя вновь ощущать боль.

С трудом поднявшись с кровати, я снял майку и, подойдя к зеркалу, ужаснулся от увиденного.

Левая щека в крови, торс в порезах, руки в ранах и шрамах, а майка, валявшаяся на полу, разодрана. Я хотел наклониться, чтобы поднять эту жалкую тряпку, которую можно было только выкинуть, но передумал, поскольку каждое движение придавало все больше боли.

Приняв душ, я вновь посмотрел на себя в зеркало и, зрелище все также оставалось ужасным, не считая крови, которой больше не было, но теперь шрамы были повсюду. Чтобы стереть воспоминание от вчерашней ночи, я надел рубашку с длинным рукавом, которая скрывала порезы, и, казалось бы, никто ничего не заметит, но лицо — это ужасное лицо. Мало того, что из-за демонической крови она могло испугать любого, так еще и шрам на всю щеку. Как его скрыть я не знал, и мне не оставалось ничего, кроме как оставить все, как есть.

Я спустился на первый этаж и, приготовив завтрак, спокойно поел его. Валентин либо же спал, поскольку был весь день где-то, где именно так и не сказал, либо же вообще не находился дома, поскольку гробовая тишина окружала меня и в тоже время немного пугала.

Такая тихая атмосфера напоминало кладбище. Сырая земля, туман, и только карканья ворон нарушало мертвую тишину.

Подойдя к письменному столу, я взял чистый лист бумаги и написал прощальную записку отцу:

«УВИДИМСЯ НА ОЗЕРЕ ЛИН.

P.S. ЕСЛИ Я НЕ В СИЛЕ ДОСТУЧАТЬСЯ ДО НЕБЕС, Я ПОДНИМУ АД»

Последние слова подтверждали то, что я предан Валентину. Для отца эти слова были любимыми, и если я их писал, то в верности к нему у Валентина сомнений не возникнет.

Вот только отец совсем не знал и не догадывался, что именно я затеял.

Зная отца и его действия, я все-таки остановился на варианте — взять Мэри с собой в Париж. Как я и предполагал, она была без ума от счастья, когда узнала эту новость и, к моему удивлению, сбор вещей занял у нее всего тридцать минут. Я сказал ей брать только самое необходимое, и она меня послушалась. К счастью, большая часть семьи Мэри была у Конклава, и девушке не пришлось долго объяснять, а точнее, обманом исчезать из дома. Она написала своему отцу и старшему брату записку и, попрощавшись с остальными членами семьи, быстро удалилась. Меня никто из братьев так и не увидел, что было огромным плюсом.