Николай Лобко - Вторая встреча

— Добро. Но вот что неясно — зачем этот тип предупредил ее о свидании за два часа?

— Вероятно, чтобы она могла свободнее приготовиться к нему, найти подходящую причину для объяснения домашним своей отлучки.

— Отлучки? Гм, — усмехнулся полковник. — Слабое предположение. Моя Елена, когда ей нужно уйти из дому, просто заявляет: «Меня ждут подруги!» и уходит. Думаю, она не исключение. Взрослая девушка не канарейка в клетке. У нее свои интересы, общественные обязанности, секреты... И вот еще: после телефонного разговора Забелина тут же отправилась к нам?

— Так точно.

— А это уж совсем плохо. Очень плохо. М-м да, — задумчиво произнес полковник и прошелся по кабинету. — Но, к сожалению, ничего другого сейчас мы предпринять не можем. Подпирает время. — Он подошел к майору и остановился. — Во дворе у заднего крыльца ждет машина. Доставьте на ней Забелину поближе к кинотеатру, успокойте девушку. Скажите ей, что при разборе дела будет учтено ее добровольное признание своей вины. К нам она пусть не возвращается. Когда нужно будет — мы ее пригласим. Постарайтесь узнать, не заметила ли

она, чтобы кто-то за ней следил в последние дни и, что особенно важно, когда она направлялась к нам. Высадив Забелину из автомашины, возвращайтесь сюда. Все понятно?

— Понятно, товарищ полковник.

Девушка была крайне удивлена, когда услышала от майора, что, выйдя из машины на Демидовской улице у булочной, она пойдет дальше к кинотеатру одна.

— Как же это? — едва слышно прошептала она и недоверчиво покосилась на сидящего за рулем Кочетова.

— Вам сейчас представляется большая возможность доказать степень своего раскаяния, — пояснил он.

— Я докажу, — загорячилась девушка. — Вы вправе не верить мне, но я готова на все, чтобы искупить свою вину, убедить в искренности моих слов. Я... я готова на все, я готова на смерть...

— Перестаньте, — одернул ее майор, — не время для истерик. Умереть проще всего, Забелина, а вы найдите в себе достаточно сил, мужества, решимости для борьбы за жизнь. Мы сейчас выходим на след, операция только начинается, и никто еще не знает, когда и как она кончится, какого напряжения воли потребует.

— Вы можете во мне не сомневаться. Только прошу, скажите, что мне делать?

— Пока то, что я уже объяснил вам. Вы должны выйти из автомашины возле булочной, зайти в магазин, купить сайку и затем отправиться в кинотеатр. В какой руке вы обычно носите свою сумочку?

— В правой, — девушка подняла руку, в которой держала сумку.

— Когда к вам подойдет этот субъект, переложите ее в левую.

— Хорошо.

— А в остальном ведите себя на улице, в театре, дома, в институте...

— В институте? — удивилась она.

— Да, в институте, вы ведь сами сказали, что работаете там и учитесь, — ободряюще улыбнулся Кочетов и продолжал: — Ведите себя так, будто никогда к нам не заходили. Не пытайтесь помогать нам. Не зная точно наших планов, вы можете, не желая того, испортить задуманное дело. В нужный момент мы сами найдем способ связаться с вами.

— Ясно, — одними губами произнесла Забелина. Она не верила своим ушам. Значит ее не арестуют? Ей доверяют?..

Майор повернул машину за угол и, переключив скорость, спросил:

— Скажите, вы случайно не заметили, последние дни никто не выслеживал вас?

— Нет, не заметила, — ответила Забелина и вдруг вспыхнула: — А почему вы об этом спрашиваете? Вам, наверное, все обо мне давно известно, и за мною было установлено наблюдение... Но, уверяю вас, я ничего не знала. Я пришла к вам по своей воле, потому что иначе не могла поступить.

— Верю. Значит и сегодня, когда вы шли к нам, за вами никто не наблюдал?

— Не знаю. У меня было такое состояние... У ворот дома я едва не сшибла с ног мужчину. Получилось очень неловко. У него свалились очки, шляпа упала в лужу. Я, кажется, не извинилась.

— Как вел себя этот человек?

— Мы оба растерялись от неожиданности, и обоим было жалко угодившую в лужу шляпу. Она такого... светло-серого цвета.

— Но как он оказался у ваших ворот?

— Шел мимо. На нашей улице всегда полно народу.

— Приближаемся к булочной, — напомнил майор. — Вам сейчас выходить. Как себя чувствуете?

— Все в порядке. Я поняла, что от меня требуется...

Кочетов остановил машину.

Забелина легко выскочила на тротуар и, небрежно помахивая шарфиком, который она держала в левой руке, вошла в булочную.

Явившись к полковнику, майор Кочетов передал ему свой разговор с Забелиной.

Чумак слушал, хмурясь и нетерпеливо разрывая клочок бумаги на мелкие части. Эта привычка — мельчить бумагу — появилась у полковника недавно и сказывалась в моменты сильнейшего внутреннего возбуждения.

Майор понял: что-то волновало его начальника.

— Значит она твердо убеждена в том, что за ней никто не следил? — переспросил Чумак.

— Убеждена, товарищ полковник.

— Добро.

Полковник собрал обрывки бумаги, стиснул их в кулаке и швырнул в плетеную корзинку.

— Садись, Григорий Иванович, — переходя на неофициальный тон, устало сказал он. — Хочешь, кури. Сейчас начнется сеанс. Забелина уже в театре. Она сидит в шестнадцатом ряду, Колесникова — в восемнадцатом.

Кочетов опустился в кресло, достал из кармана трубку, спички, но не закурил.

«В чем дело? Что тревожит полковника?» — спрашивал он сам себя.

Многие годы совместной работы связали полковника Чумака и майора Кочетова узами крепкой дружбы, основанной на глубоком взаимном уважении.

Впервые встретились они на далекой пограничной заставе, куда Кочетов прибыл для прохождения военной службы.

Молодому солдату, жившему до этого в крупном, шумном городе, на заставе не понравилось. Учеба, наряды, отдых, казалось, чередовались с утомительным однообразием. Григорий Кочетов загрустил. Товарищи попробовали было его подбодрить, но из этого ничего не получилось. По натуре немного скрытный, он стал избегать их, дичиться. Вот тогда и появился возле Кочетова политрук заставы Чумак. Все пограничники в нем души не чаяли, по его единому слову готовы были, как говорится, идти в огонь и в воду.

Не сразу политруку удалось найти общий язык с тоскующим солдатом.

«Перевоспитать старается», — слушая политрука, обиженно думал Кочетов, злился на него и, когда можно было, упрямился.

А политрук будто ничего не замечал. Он знал — тоска — чувство устойчивое, не сразу проходит.

Встречаясь, он говорил о простых, обыденных вещах. Больше интересовался городом, в котором до службы в армии жил Кочетов, его семьей.

Незаметно у солдата и политрука появились свои «секреты».

Получит, бывало, Кочетов письмо, а Чумак спросит:

— Ну, как там с экзаменами?

— Да нет, это мать пишет, — пояснит Кочетов.