Джеймс Чейз - Тот, кто был в тени

Лейси резко встал, вывел ее из обеденного зала черным ходом, завешенным бамбуковыми палочками. Они оказались в тускло освещенном коридоре, где витал легкий запах сандалового дерева.

Она следовала за ним, колени у нее подгибались. Они вошли в маленькую, очень красиво обставленную комнату, освещенную розоватыми лампами (тогда, лежа с ним в постели, она очень хорошо разглядела эти лампы и теперь, закрывая глаза, в памяти видела их еще отчетливее). Она чувствовала, что Лейси тянет ее вниз, на кровать, чувствовала, как он раздевает ее, кладет руки ей на грудь. И в ней вдруг проснулось такое обжигающее желание, что она сама ужаснулась этому.

– Пожалуйста, не делай мне больно. Пожалуйста, не делай мне больно! – шептала она, чуть задыхаясь, и пыталась в полутьме отыскать губами его рот.

Она даже не помнила, как одежда соскользнула с нее, – он сам все сделал. И тут сразу пропала вся его галантность и предупредительность – он обошелся с ней грубо и презрительно.

Она лежала и смотрела на розовые лампы, чувствуя отвращение к себе. Ее желание пропало в тот самый миг, когда он овладел ею. Это было так грубо, так быстро и так внезапно – так омерзительно эгоистично. И она просто лежала, глядя на розовые лампы, пока Лейси не оторвался от нее.

Он сказал ей немного раздраженно:

– Уже поздно, нам пора возвращаться на пароход.

Она ничего не ответила. Не могла даже заплакать.

Он повысил голос:

– Ты что, не слышишь? Уже почти двенадцать.

Не глядя на него, она проговорила:

– Какая разница? Тебе же теперь все равно. Возвращайся один. Больше мне нечего тебе дать. Так что можешь уходить.

– Ради всего святого, хватит нести чушь! – рассердился он. – Вставай и одевайся!

Она закрыла глаза и отвернулась, а он вышел из комнаты все той же уверенной походкой и оставил ее одну.

Тогда она встала, оделась, но не могла даже взглянуть на себя, стоя перед зеркалом. Она думала тогда, что повела себя как дешевая шлюха, и ей было страшно стыдно.

Она вернулась в ресторан. Официант, который обслуживал их, удивленно посмотрел на нее, когда она заняла тот же столик, за которым недавно сидела с кавалером. Но ей было наплевать, что о ней подумают. Ей вообще на все было наплевать. Она чувствовала только ледяную злость на себя за то, что поступила как потаскушка. Она даже не думала больше о Лейси.

В голове крутилась одна навязчивая мысль: лишь из-за того, что они в Гаване, и в небе такая большая желтая луна, и тысячи огоньков

отражаются в темно-синей вечерней воде залива, она повела себя как последняя шлюха с этим пошлым корабельным Ромео. И заслужила, чтобы с ней обошлись соответственно. Она не могла даже утешиться тем, что была искусна и опытна, как настоящая шлюха, – увы. В тот момент ей было только невыносимо тошно и хотелось плакать.

Она заказала сразу несколько коктейлей. Ей надо было напиться. Это единственное, что она теперь могла сделать, – больше ей ничего не оставалось. Невозможно сидеть в ресторане, зная, что твой пароход отплывает со всеми вещами, оставив тебя саму в Гаване, где грядет какая-то заварушка, и при этом не напиться как следует. Поэтому она напилась и до сих пор, наверное, сидела бы в ресторане, если бы официант не посадил ее очень тактично в такси и не попросил водителя отвезти в гостиницу. Это было первое проявление человеческой доброты, которое она увидела в Гаване.

В гостинице, куда привез ее таксист, сделали вид, что не замечают, насколько она пьяна. У менеджера, казалось, было что-то на уме. Он не особенно огорчился, когда услышал, что корабль ушел без нее. Театрально воздев руки, воскликнул:

– О, какое ужасное невезение для вас, сеньорита! – и велел служащему отвести ее в номер на третьем этаже с видом на гавань.

И вот теперь она села на кровати и откинула со лба густые волнистые волосы. Надо что-то делать. Срочно, немедленно. Нельзя больше лежать в постели, исходя бессильной ненавистью.

Вытянув руку, женщина изо всех сил затрезвонила в колокольчик.

Было очень жарко. Слишком жарко, чтобы лежать в постели, решил Квентин и, сбросив простыню, спустил ноги на плетеный коврик.

Солнечные лучи проникали сквозь жалюзи и припекали голые ступни. Он почесал голову, зевнул и полез под кровать за домашними шлепанцами. Потом посидел, глядя в стену, чувствуя себя паршиво – видимо, из-за рома, которого он вчера перебрал. Этот парень, Морекомбр, пьет как рыба. Можно было догадаться, что за вечеринка ждет его с таким типом. Газетчики почти все время только тем и занимаются, что глушат ром. Квентин осторожно пощупал пальцами голову, побрел к комоду и нашел там бутылку виски. Плеснул немного ледяной воды в стакан, налил туда виски на три пальца и опять плюхнулся на кровать.

Виски пошло хорошо, и Квентин сидел, потягивая его, размышляя, чем бы сегодня заняться. В общем-то делать нечего, решил он наконец, остается только сидеть и ждать. Что ж, он к этому привык. И это стало у него неплохо получаться.

Не вставая, Квентин ногой открыл ставни, С того места, где он сидел, были видны гавань и кусочек залива. Чуть наклонившись вперед, | он разглядел старый замок Морро и глубоко вздохнул. Красивое местечко, очень, очень живописное. Он лениво поднялся и сделал шаг к окну. За окном расстилалась территория отеля, до самого океана – цветы, деревья, пальмы, все это пышно росло в тропическом климате и услаждало взор. Квентин потянулся, поежился и зевнул. «Неплохо, – мысленно усмехнулся он, – совсем неплохо: иностранный корреспондент «Нью-Йорк пост» живет в отеле, в паршивой дыре, которую удостаивают своим посещением даже миллионеры». Квентин допил виски. Все равно, он готов был поспорить, что в отеле сейчас уже никого нет, кроме него самого, Морекомбра и генерала. Он усмехнулся не слишком весело. Из его номера открывался вид на линию берега, который был сейчас зловеще пустынным. Территория отеля тоже была пуста. «Да, слухи просочились и сюда, – подумал Квентин. – И крысы побежали с тонущего корабля».

Он подошел к столику и позвонил прислуге, потом закрылся в ванной и пустил воду с полным напором. Постоял немного, глядя, как тугие струи хлещут из крана, задумчиво посмотрел на пустой стакан из-под виски в своей руке, решил, что пока больше пить не хочет, поставил его на полку и стянул с себя пижаму.

Душ оказался очень кстати. Вода приятно покалывала и щекотала кожу. Задрав голову, Квентин принялся напевать популярный мотив, очень тихо и довольно уныло.

Вернувшись в комнату, он увидел Аниту, которая стояла у окна и смотрела на улицу. Это была горничная третьего этажа, смуглая, невысокая, хорошо сложенная девушка. Налитые, упругие груди дерзко оттопыривали униформу. Казалось, они очень гордятся собой, и Квентин тоже считал, что они весьма хороши.