Валерия Вербинина - Подмосковная ночь

– Да. Мать ее от тифа потом померла.

– А что насчет отца?

– Да я уж и не помню. В земской управе он вроде состоял. Его случайно на охоте убили, под пулю подвернулся.

– Когда именно убили?

– Да тому уж лет тридцать, не меньше. Это ж когда было… А тебе зачем знать?

– Работа такая, – коротко ответил Опалин.

И в следующее мгновение он увидел дом.

Это была прекрасная старинная усадьба в два этажа, с колоннами по фасаду – прекрасная даже теперь, когда краска облупилась и кое-где из-под нее выглядывали пятна кирпичной кладки. Изящной ковки ворота были распахнуты настежь, и створки их, очевидно, давно завязли в земле. По подъездной аллее, обсаженной липами, Опалин подкатил, как принц – и ничего, что под ним скрипела старая телега, а всего имущества при нем была только банка с огурцами, и та чужая. Забыв обо всем, он во все глаза смотрел на усадьбу – и не мог уловить в ней ничего, ну ничего решительно зловещего или сверхъестественного. Да, старый дом, да, немного неухоженный – и только. Он стоял, озаренный солнцем, и кусты жасмина возле крыльца покачивали ветками, словно приветствуя вновь прибывшего. А за несколько минут до того, как телега остановилась и Опалин выбрался из нее, в одной из комнат первого этажа состоялся весьма примечательный разговор.

– Едет, едет наш ловец мертвых душ, – иронически объявил сухощавый гражданин лет 35 с изрезанным морщинами худым лицом. Он обращался исключительно к светловолосой ровеснице в черной юбке и ситцевой блузке, но по манерам говорящего, по его жестикуляции можно было подумать, что он беседует с целой аудиторией. – Вовремя я настроил на чердаке телескоп, Лидия Константиновна! Хотите знать, как выглядит сей новый Чичиков? Пожалуйста: юнец, которому нет и 20. Брюнет, физиономия совершенно разбойничья…

– Платон Аркадьевич!

– Но дамам может понравиться. – Киселев улыбнулся, и морщин на его лице стало чуть ли не в два раза больше. – На виске у него здоровенный шрам – полагаю, полученный при ловле предыдущих душ…

– Платон Аркадьевич, прошу вас… Не стоит восстанавливать его против себя. Пойдемте лучше встретим его, что ли… И как вы не боитесь ходить на чердак!

– Я, Лидия Константиновна, устал бояться. Я себя уж перестал уважать, – ответил учитель другим тоном, перестав улыбаться. – Ну-с, посмотрим, что это за ферт…

«Ах, боже мой, только бы не вышло какого-нибудь скандала!» – с тревогой подумала Лидия Константиновна. Она машинально поправила прическу, поискала глазами зеркало, но его поблизости не оказалось. Киселев, как все мужчины, неверно истолковал происходящее, и его настроение, которое и так нельзя было назвать радужным, тотчас ухудшилось.

«Вот, пожалуйста… Женщины! Приехал черт знает кто, и она уже прихорашивается. Как будто из визита этого сопляка может выйти что-то, кроме неприятностей…»

Дверь лязгнула, солнце ударило в глаза – Киселев и его собеседница вышли из дома и спустились по ступеням крыльца. Тот, кого учитель назвал новым Чичиковым, стоял возле телеги и вытаскивал из нее большую банку огурцов. Спохватившись, что его фуражка не надета и лежит на дне телеги, Опалин обхватил одной рукой банку, а другую протянул к фуражке; но тут коварная стеклянная тара едва не выскользнула и не упала на землю. Шепотом ругнувшись, Иван поставил банку на телегу, воинственно нахлобучил фуражку, цепко ухватил дар Марфы обеими руками и повернулся к вышедшей из дома паре.

– Здравствуйте, – сказала Лидия Ермилова, с удивлением разглядывая его. – Это вы Павлов из московского угрозыска?

Опалин побурел лицом.

– Я Иван Опалин, это телеграфисты напутали, – сказал он сипло. – А вы…

– Ермилова, Лидия Константиновна. Я учительница местной школы первой ступени и исполняю обязанности ее директора.

Тут снова возник конфуз, потому что он боялся отпустить банку и не мог пожать руку собеседнице. Спутник учительницы иронически улыбнулся. Его улыбка длилась какие-то доли секунды, но Опалин, обладавший даром на лету схватывать нюансы, заметил эту улыбку и тотчас понял, что ее обладателю он антипатичен – даже при том, что до сих пор они не обменялись и парой слов.

– А вы… – начал Иван, поворачиваясь к нему.

– Платон Аркадьевич Киселев. Здешний учитель. Я толстовец, – прибавил собеседник, приосанившись. – Надеюсь, вы не против?

– Против чего?

– Непротивление злу насилием – великая идея, – серьезно сказал Киселев. – Боюсь только, что человечество еще до нее не доросло.

– Если злу не сопротивляться, оно одержит верх, – заметил Опалин. И Лидия Константиновна, которая имела достаточно времени, чтобы хорошо узнать учителя, с некоторой досадой подумала, что сейчас ей придется стать свидетельницей философского спора – совершенно, с ее точки зрения, ненужного в этот момент.

– Нет, товарищ Опалин, вы не понимаете, – внушительно заговорил Платон Аркадьевич. – Если жизнь каким-то своим краем отрицает воззрения Толстого, тем хуже для жизни. Его учение на века, и рано или поздно оно восторжествует, потому что в нем одном может быть прибежище честного человека. Оно говорит о добре, о правде и духовном самосовершенствовании. Подходить к нему с узкой меркой…

– Это что у вас за огурцы? – не утерпела Лидия Константиновна, обращаясь к вновь прибывшему.

– На станции подарили, – объяснил Иван, обрадовавшись перемене темы. По молодости он не был силен в отвлеченных спорах и оттого инстинктивно их не любил. – Банку я обещал вернуть, не забыть бы… Куда мне идти?

– Лидия Константиновна, я вам больше не нужен? – спросил возница.

– Нет, голубчик. Спасибо, что довез нашего гостя…

– Вы про спички-то не забудьте, вы мне спички обещали, – напомнил Пантелей, насупившись. – Одним спасибо сыт не будешь…

– Вот ваши спички… Вы же знаете, я свое слово держу. Сюда, Ваня. Простите… ничего, что я вас Ваней зову?

Опалин ответил, что он совершенно не против. Они вошли в дом, миновали две классные комнаты с досками, партами и школьными скамейками, физкультурный зал и музыкальный кабинет. Хотя стояло лето и дети уже не занимались, Иван, втянув носом воздух, разом вспомнил все – и запах чернил, и скрип мела в руке, и тряпку, которой стираешь с доски написанное. Затем последовали нежилые комнаты, и в углу одной из них стояли свернутые транспаранты, а на столах свернулись трубками какие-то плакаты.

– Это наших комсомольцев, – объяснила Лидия.

– Их зовут Проскурин и Демьянова, я правильно помню? – спросил Опалин. – Где они сейчас?

– Должны быть в деревне, – ответил Киселев. – Кстати, ваш товарищ уже с ними беседовал.

– Это неважно, мне все равно придется их допросить, – ответил Опалин.