Михаил Жванецкий - Южное лето (Читать на Севере)

И с экипажа за это не брали ни копейки.

Теперь за всё берут и ничего не дают.

Старый доктор Вайштуль. Восемьдесят лет. Честнейший человек. Ординатор в больнице. Он приходил в восемь вместо девяти. Он уходил в шесть-семь вечера. Он не сидел в ординаторской. Сидел в коридоре напротив палаты, где находились его больные. Он уходил домой и звонил каждый вечер в одиннадцать часов: «Как больные?»

Никто не мог без него дать порошок. Аспирин без него не давали. Лаборатория, которая даёт анализы с потолка, его боялась. Он сам приходил и смотрел в микроскоп. Он сравнивал клинический ход с анализом. Он преследовал недобросовестных лаборантов. И ему предложили уйти на пенсию.

И дело не в том, что вся его жизнь в этой больнице. А для врача опыт и глаз – как для хирурга рука и школа. Но у них свои планы. Он слишком честно заполнял историю болезни. А вы знаете, история болезни умершего человека должна быть идеальной. Она обязана приводить его к смерти без всяких колебаний и нежелательных моментов. Она после смерти тщательно переписывается. Где уж тут уцелеть честному человеку.

Я был на первом кинофестивале «Золотой Дюк» под руководством Говорухина…

На втором «Золотом Дюке» под руководством Марка Рудинштейна… Там… вообще у меня был белый смокинг, и Марк заставил меня принимать Альберто Сорди… Лично!.. Ужас!

Я знал Сорди как родного, он меня не знал вообще.

Поэтому мы промолчали весь ужин…

Я пытался ему объяснить, где находится Одесса. Он не понял, и я замолчал…

Я был советский человек. Он был капиталист.

Хуже вечера не было…

Я снял белый «торнадо» или «токсидо» и сошёл с Олимпа…

– Завтра я еду на рыбалку, – сказал я.

– Значит, у нас будет рыба! – закричала семья.

– Я этого не сказал. Я сказал – завтра я еду на рыбалку.

– Так, может быть, не ехать, а просто?

– Я никому не позволю вмешиваться! Всё! Чтоб была рыба, когда я вернусь!

Он жестикулирует даже перед диктофоном.

Ему всё кажется, что он непонятен.

Все разговоры начинаются одинаково.

– Который час?

– Полдесятого.

– Правильно. Ходить надо.

– Я и хожу.

Он высокий, худой, и часы у него были.

– Японцы ходят. Они не бегают. Ходить надо.

– Я и хожу.

Я пытался обогнать его, он продолжал.

– Японцы ходят десять тысяч шагов. Меньше они не ходят. И нам нельзя. У них шажки маленькие. У нас большие, но не туда. Оттуда, куда мы бежим, не возвращаются. Японцы мелко-мелко, не спеша. И долго идут, идут. Который час?

– Без двадцати.

– Да… Надо ходить. Какой смысл бежать? Ни поговорить, ни осмотреться. Когда идёшь – видишь жизнь… А что такое видеть жизнь – это в ней участвовать. Тот, кто не хочет, начинает с того, что не видит жизнь. Идите, идите.

– Я иду, иду.

Он еле плёлся, я почти бежал. Я не мог его обогнать. Он был высокий, худой и сумасшедший.

– Который час?

– Без десяти.

– У нас холодное лето. А они умирают от жары. Мы никогда не вступим в Европу. Что мы им можем предложить? Отравленную воду? Их же деньги? Женщин? Вот, может быть, женщин. На Украине ничего нет. Значит, женщин. Который час?

– Ровно!

– Да. Решено. Женщин.

Я обогнал его не на подъёме. А на развороте он ушёл вперёд. Я ушёл назад.

Семья. Он – толстяк в шортах, на плохо вымытых ногах, девочка рыдает, и жена тащит её волоком.

– Который час?

– Без двадцати одиннадцать. Ясно тебе, сволочь, тебе ясно, чтоб ты сдохла, понятно?

– Спасибо, молодой человек.

Навстречу папа с мальчиком лет четырёх.

– Который час?

– Без четверти одиннадцать.

– Спрячь игрушку… Мы идём на море. Там дети набегут.

– Да я этих детей за одну минуту передушу!

– Всё равно спрячь, давильщик.

Киоск с этикетками. Внутри пыльная тётя с книгой.

– Который час?

– Одиннадцать.

– Они уже не привезут… Они до десяти привозят.

– Что?

– У меня пиво кончилось. Девочки! Сладкая минеральная вода! Девочки!

– Извините, а где вы добываете сладкую минеральную?

– Они привозят.

Четыре козы на задних ногах объедают кору. Хозяин с палкой.

– Который час?

– Десять минут двенадцатого.

– Проходите сюда.

– Зачем?

– Это я не вам. Манька, Зойка! Проходите сюда. Не объедайте у дороги.

Козы пошли вглубь.

– Спасибо.

Жующая коза с молоком уставилась на меня.

Она жевала и смотрела, как я иду мимо.

Ну, лицо – олигарх.

Ни вопроса, ни ответа, ни выражения…

Жуёт, смотрит.

Солдаты на обочине прокладывают кабель.

Выпрямились, я им сразу:

– Четверть двенадцатого.

Снова согнулись.

Никто не носит часы в этом опасном месте.

Мишечка! Я же тебе не чужой. Все-таки муж твоей хоть и не родной, но тёти. Я о тебе беспокоюсь, о твоей семье…

Мишечка, что такое талант?

А? На как долго он может обеспечить?

Как ты лично думаешь?

А? Год! Два!

И то последние полгода с трудом?…А?

То есть последние полгода талант даёт копейки.

Ты, как говорится, ходишь-ходишь, говоришь-говоришь, а талант кончился на полуслове! А ты продолжаешь говорить, а его нет.

И куда идти?

Охранником – нищета. Сторож с фонарём – не для тебя. Лопатой окапывать в галстуке – копейки.

Куда пойдёшь, фактически не знаешь.

Как талант кончится, ты и на нуле.

А то, может, перерыв сделаешь, чтоб на потом хватило?

Уже и дети, и эта тошнит, наверное. Твоя… Как ты, мол, меня обеспечишь?

А как ты обеспечишь… Ты что, быстрее писать будешь? Ха-ха, тебе ж ещё продать. Написать – это полбеды. Ещё ж продать. Кто ж это всё купит? Ты ж должен артисту доказать, что это смешно. Как ты докажешь? Судом? А ему же денег жалко – как ты его рассмешишь, он же, пока ты читаешь, всё в уме складывает, делит, прикидывает. Он не слушает ни черта, верно? Он все слова пересчитает!

У вас от количества слов? А? Нет?

Слушай, я тут на Достоевского смотрел.

Он на полке стоял. Я на полу.

Снизу пересчитал. Это ж томов пятнадцать. Где-то миллиметров по восемьдесят, по сто.

Конечно, с таким талантом себя прокормишь и всех внуков.

Эти тоже, женщины наши… Пишут толсто. Много и толсто. Я одну раскрыл – о тебе подумал, Мишечка. Букв у ей – миллионы… Так Достоевский уже умер, а эта ж ещё живёт. И пишет, и пишет.

Да, вот это талант. На века обеспечит. А ещё там, говорят, у них целые артели.

Кто-то по выстрелам, кто-то по юмору, по эротической постели двое трудятся. Чтоб наглядно. Чтоб позы, варианты – всё как в жизни. Хотя что там в жизни?! Что в той жизни? Правда, Мишечка?

Что мы в жизни той видим?

Главное, чтоб читать было интересно.

Правда, Мишечка?

О тебе думал!!!

И тебе надо, Михаил… И думать… И любовь описывать…