Александр Иванов - Плоды вдохновения

«В багрец и в золото»! – вскричу тебе вослед.
«Одетые леса», – закончишь ты печально…
Наш разговор подслушан был случайно,
И стало ясно всем, что я – поэт.

Ты пиши,
пиши,
пиши,
Сочиняй весь век,
Потому что пародист –
Тоже человек.

Он не хочет затянуть
Туже поясок.
Для него
твои стихи –
Хлебушка кусок.

Ты пиши
и мой призыв
Не сочти за лесть,
Потому что пародист
Тоже
хочет
есть!

Ты вся была с какой-то чертовщинкой,
с пленительной смешинкой на губах,
с доверчинкой до всхлипинки, с хитринкой,
с призывной загогулинкой в ногах.

Ты вся с такой изюминкой, с грустинкой,
с лукавинкой в раскосинках сухих,
что сам собою нежный стих с лиринкой
слагаться стал в извилинках моих.

Особинкой твоей я любовался,
вникал во все изгибинки твои,
когда же до брусничинок добрался,
взыграли враз все чувствинки мои.

Писал я с безрассудинкой поэта,
возникла опасенка уж потом:
вдруг скажут мне: не клюквинка ли это
с изрядною развесинкой притом?..

Я видел, как под ливнем кошка мокла,
хотел поймать ее, но не поймал…
Она напоминала мне Софокла,
но почему его – не понимал.

Я видел, как из зарослей укропа
навстречу мне однажды вылез крот,
разительно напомнивший Эзопа
и древний, как Гомер и Геродот.

А раз видал, как с кружкою Эсмарха
старушка из аптеки шла к метро.
Она напоминала мне Плутарха,
Вольтера, Острового и Дидро.

Я мог бы продолжать. Но почему-то
не захотел… Я шницель уминал,
сообразив – но поздно! – что кому-то
кого-то же и я напоминал!

Мне не понятна холодность твоя…
Во мне сошлись
все небыли и были.
Я – это я.
Но я – не только я.
Во мне живут
все те, кто раньше были.
Ведь это мною очарован мир,
Ведь это мне,
сыграв на фортепьяно,
Провинциальных барышень кумир Сказал:
«Ужель та самая Татьяна?»
Да, это я.
Мы с ней слились в одно,
В одно лицо…
Но если б только это!
Ведь я еще – Изольда и Манон,
Коробочка, Офелия, Джульетта.
Ту драму,
не Шекспира, а мою
Сыграть
не хватит целого театра.
Я – Маргарита.
Это я пою.
Ты не шути со мной.
Я – Клеопатра!
И сам Печорин,
отдавая честь,
Сказал мне «Мадемуазель Реброва!
Я, видит бог, не знаю, кто вы есть,
Но пишете, голубушка,
не ново!»

Позвольте вам представиться: штиблет.
Хозяин мой во мне ходил по свету.
Мне табурет сказал, что он поэт,
Но вряд ли можно верить табурету.

Для табурета, в общем, все равны,
Он в смысле кругозора ограничен,
Людей он знает с худшей стороны,
Поэтому и столь пессимистичен.

Хозяин мой во мне встречал рассвет,
По лужам шел по случаю ненастья,
И вдруг зарифмовал «рассвет» – «штиблет»,
Признаться, я был вне себя от счастья!

Нет, все же он действительно поэт,
Как не воздать бесценному шедевру!
Поэта угадал в нем табурет
По одному седалищному нерву!

Наша ветхая саклюшка
И печальна и темна.
Где же ты, моя Шалушка,
Или выпита до дна?

Колыбельная речушка,
Или высохла она?
Выпью с горя; где же кружка?
Здесь, в Литфонде, у окна.

Я живу, поэт московский,
Кабарде любовь храня.
Только жаль, что друг Козловский
Переводит так меня.

Перевод читатель кроет,
Головой в сердцах крутя.
То как зверь он вдруг завоет,
То заплачет, как дитя…

Мой дядя двоюродный был бог
по части починивания сапог.
А дедушка, сморщенный, словно трюфель, –
маг по изготовлению дамских туфель.
Не дворяне и не пирожники –
в моей родословной были сапожники
довольно-таки высокого класса.
Обуви ими наделана масса.
Ее бы хватило обуть СП,
Союз композиторов и т.п.
Забывать свою родню не годится,
и я до сих пор не устал гордиться,
что каждый мой небольшой успех
обсуждал не литературный цех,
а мастера каблуков и подметок,
не считая двоюродных теток.
Они собирались обычно в среду,
чаще к ужину, реже к обеду
и рассуждали весьма отменно.
Все говорили одновременно.
И я с тех пор за собой замечаю:
чуть что нацарапаю – к ним спешу.
Не люблю говорить: «пишу».
Предпочитаю сказать: «тачаю».

Жил на свете таракан,
был одет в атлас и замшу,
аксельбанты, эполеты, по-французски говорил,
пил шартрез, курил кальян, был любим
и тараканшу,
если вы не возражаете, без памяти любил.
В то же время жил поэт жизнью странной и тревожной,
только он любовь такую
описать достойно смог,
хоть давно сменил Арбат, ходят слухи, на Безбожный,
безобразное названье, как не стыдно, видит бог!
Все куда-нибудь идут.
Кто направо, кто налево,
кто-то станет завтра жертвой, а сегодня – палачом…
А пока что тараканша
гордо, словно королева,
прикасалась к таракану алебастровым плечом.
Жизнь, казалось бы, прекрасна! И безоблачна!
Но только
в этом мире все непрочно, драмы стали пустяком…
Появилась злая дама,
злую даму звали Ольга,
и возлюбленную пару придавила каблуком.
Бейте громче, барабаны!
Плачьте, трубы и гобои,
о развязке вам поведает серебряный кларнет:
значит, жили тараканы,
тараканов было двое,
было двое тараканов,
а теперь обоих нет…