Мария Метлицкая - Почти счастливые женщины [litres]

Народу в магазине было немного. Работала одна касса, и у нее толпилось человек шесть или семь. Многовато.

Народ возмущался, но делать было нечего – время отпусков, да и вовсе не прайм-тайм, не время закупок.

Сейчас здесь случайные, залетные, вроде Али.

Но очередь застопорилась. Кажется, начался скандал.

Аля прислушалась – точно, скандал. Покупатель спорил с кассиршей. Что там и как, Аля не поняла, да и зачем, но возмущенный народ поддержала:

– Да-да, пригласите менеджера или откройте вторую кассу!

Скандал набирал обороты. Мужчина, стоящий впереди Али, в сердцах бросил пластмассовую корзину с продуктами и, высказав все то, что он думал, от всей широты русской души, вышел прочь. Аля сделала два шага вперед.

Ну хоть так. С тревогой пыталась разглядеть свое такси, но его видно не было.

И вдруг ей показалось, что она слышит знакомый голос. Моментально забыв о такси, Аля вздрогнула, замерла, не решаясь чуть выглянуть, чтобы удостовериться. Ей стало страшно.

Кассирша, возрастная тетка под шестьдесят, тощая, морщинистая, с ярко накрашенными губами, с темными, набрякшими мешками под выпуклыми, светлыми, почти прозрачными глазами, с седыми волосами, забранными в дурацкую гульку с остатками рыжей, почти смытой краски, хриплым, но хорошо поставленным торгашеским голосом хамила покупателю.

Не отрывая глаз, Аля смотрела на нее. На дряблой шее два ряда перламутровых бус. Большой вырез, глубокое декольте.

Опавшая крупная грудь, явно выставленная напоказ. Неопрятный, ободранный маникюр, несколько дешевых колец. Неужели она, Ольга? Нет. Просто похожа. Так не бывает. Так быть не может! Аля внимательно разглядывала кассиршу. Взгляд упал на ее уши. В ушах болтались длинные висючие серьги, утыканные разноцветными, пестрыми камнями – синими, красными, зелеными, желтыми.

Аля, как завороженная, медленно отодвинула от себя тележку с продуктами и, обойдя кассу, пошла к выходу.

У двери она на минуту остановилась, запнулась, но тут же взяла себя в руки и вышла на улицу.

«Спокойно, – сказала она себе. – Только спокойно. Вот что тебя так потрясло? Что ты такого увидела?»

Вдох-выдох, вдох-выдох. Отыскав глазами машину, она направилась к ней. Водитель окинул ее удивленным и непонимающим взглядом и попробовал пошутить:

– Что, продукты закончились? Или деньги?

Аля, не отвечая, сказала:

– Поехали! – А через пару минут, чтобы разрядить обстановку, добавила: – Решила сесть на диету!

Она смотрела в окно. Шаболовка, Даниловский рынок, Загородное шоссе, Профсоюзная, Новые Черемушки, Калужская, Беляево. Машина свернула направо.

А вот и родной Юго-Запад, проспект Вернадского, Вернадка, как говорили местные. Улица Двадцати Шести Бакинских Комиссаров. Совсем близко до дома. Дорога петляет. Мимо рощи, мимо немецкого городка. А вот и родные пенаты.

Заплатила щедро, не поскупилась. Парень облегченно выдохнул, но во взгляде читалось: «Чокнутая, наверное».

Аля достала ключи и, открыв дверь, вдохнула родной запах.

Душно было невыносимо. Распахнув все окна и скинув одежду, плюхнулась в кресло.

Да, жизнь. Вот как бывает. Посмотрела на бабушкин портрет:

– Прости, ба! Ты была права. Прости… За все прости, если можешь. – Почувствовала, как запершило в горле и зачесалось в носу.

Еще чего, реветь?

Все, хорош! А есть, между прочим, охота!

На кухне нашла банку шпрот. Но шпроты без хлеба? Зайти к соседке? Да нет, те на даче. Заказать пиццу или что-то еще? Неохота. Звонить неохота, ждать неохота. Все неохота.

Заварила чай и достала пакет сушек, любимое лакомство с детства. «Хорек, – называл ее муж, – мелкий грызун».

Аля грызла твердые сушки, запивая их сладким чаем, и все-таки ревела. Соленые слезы смешивались со сладким чаем. «Пикантно», – усмехнулась она.

А перед глазами проплывала вся жизнь.

Маленький подмосковный городок, мама, Липа. Дорога в школу, где знакомы каждый куст, каждая веточка, каждая ямка и камень.

Старое деревянное здание школы, печной запах, цветущая липа в окне. И ощущение покоя и счастья, любви и заботы. Как казалось – навсегда. Но нет, все закончилось. Казалось, закончилась жизнь. Но жизнь продолжалась. Москва, чужая женщина со строгим внимательным, оценивающим взглядом. Совсем чужая, совсем! Но снова не так, все изменилось. Скоро она станет родной.

Московская школа, косые презрительные взгляды – она здесь изгой, чужак и никогда не будет своей. Но опять все не так. Оля. Их дружба, которой, казалось, не будет конца – ближе их нет. Их долгая, странная дружба.

Кратово, Муся, Максим. Костер на поляне, чужая компания, где она, тихая, скромная девочка, снова чужая для всех. И Олин смех – звонкий, дразнящий.

Оля ничего не боялась и никого не стеснялась. А она, Аля, боялась всегда и всего. Она, директор школы, серьезный человек, мать, теща, бабушка двух внуков, и сейчас трусиха, просто скрывает это. От всех скрывает, даже от дочки. Только Виктория знает, что она – заячья душа.

Надо было подойти к Ольге. И что? Да просто посмотреть в глаза. Кивнуть на сережки, спросить: «Что, продать так и не получилось? Прогадала, не то взяла? Не повезло. Не угадала».

Да нет, все правильно. Все она сделала правильно.

Юность, любовь к Максиму. Молодость, институт. Юрмала. Олина авария. Бабушка. Родней ее нет, ба, ее ба… Недолгое знакомство и дружба с дедом…

И чувство вины – на всю оставшуюся, такую нелегкую жизнь. Испепеляющее, изматывающее чувство вины за двух самых близких людей – бабушку и Максима.

Она виновата в их смерти. Ах, если бы повернуть время вспять! Но так не бывает. И не помогают Викины многолетние доводы и уговоры, не помогают.

Перед сном подошла к зеркалу. Да уж, невесело… Возраст, матушка, как ни крути. Нет, еще вполне ничего – так, пару лишних кило, а в принципе бывает и хуже. И кожа в порядке, и все остальное более-менее.

Умылась, наложила крем на лицо, под глаза, на руки. Снова окинула себя взглядом, достала снотворное. Вот без этого точно никак. Сегодня без этого не получится. Ох, Анька, Анька!

Снотворное, новое, американское, было чудесным – в смысле, без последствий наутро. Голова не гудит, в ушах не звенит, ноги ходят, и руки слушаются.

Да и действует быстро.

Засыпая, услышала звук эсэмэс, но открывать не стала – наверняка навязчивый ухажер, кто же еще? Уж точно не Анька – та птица вредная, характерная, в отца. Уж как обидится… прощения не жди. А она обиделась сильно.

Ладно, все, спим. Спим…

Утро было солнечным и жарким. Аля жмурилась, глаза открывать не хотелось. Но надо, надо. Пустой кофе, конечно, не завтрак… Но что поделать. Выпьет и пойдет в магазин.

Не подыхать же от голода.

Стоя под душем, подумала: «Наплевать! На всех на вас наплевать! В конце концов, у меня одна жизнь Встречайтесь с кем хотите, любите, разлюбите. Разводитесь, сходитесь, женитесь. Кого и когда мы слышали и слушали, а? Разве я бабушку слушала? Значит, все правильно. Каждый проживает свои ошибки. Повторение непройденного – как точно говорила ба. Тобой не пройденного. А другими – конечно. Но кого волнуют чужой опыт и чужие ошибки? Все, Алевтина. Скоро Куба, теплое море, Майка. Как я по ней соскучилась! Вика-ежевика, родная подружка».