Ирина Романова - Я зарекалась любить

Я шла по длинному коридору, где возле реанимационной палаты уже сидела мать Ивана.

Мы познакомились с ней в день аварии. Мария Дмитриевна оказалась очень приветливой, насколько это позволяло ее состояние, и доброй женщиной. На вид ей было не больше сорока, хотя, насколько я помню, Вероника рассказывала, как в прошлом году они отмечали ее пятидесятилетие. Одета она была аккуратно, со вкусом, но не броско. Отца Ивана я никогда не видела. Не при таких обстоятельствах я бы хотела познакомиться с самым дорогим человеком для Вани. Слезы его матери раздирали мою душу, но я не могла себе позволить отойти от нее, лишь, когда прибегала Вероника, я удалялась в другой конец коридора и тихо плакала, сидя на подоконнике. Вина. Моя вина и полная неизвестность происходящего. Что с ним будет? Что будет со мной без него?… Эгоистично? Да. Но я думала и об этом.

- Аннушка, - она почему-то звала меня именно так, я не собиралась ей перечить. – Хорошо, что ты пришла.

Я сразу оценила ее волнующее состояние.

- Что случилось? – я подошла ближе, и она схватила меня за руку, то ли от волнения, то ли для опоры.

- Его перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, он начал сам дышать! – слезы радости бежали по ее нежному лицу.

- Это хорошо! Это очень хорошо! –воскликнула я, - что говорят врачи? Когда он придет в себя?

Она посмотрела на меня, и я поняла, что вопрос останется без ответа. Конечно, никто не может сказать, когда Иван проснется. Оставалось только ждать.

Я сидела в коридоре и ждала, когда Мария Дмитриевна пойдет домой. Я ужасно хотела к Ивану, но не смела помешать им. Теперь посещения возможны, и мне не придется спать в коридоре. Спустя полтора часа Мария Дмитриевна вышла, сжимая бумажный носовой платок в руках, она обняла меня и попрощалась, пообещав, что придет завтра с утра. Добрая женщина. Из-за меня ее ребенок сейчас в коме, а она меня обнимает.

Я тихо зашла в одиночную палату. В белой, почти пустой комнате, тишину будили тишь сигналы работающих аппаратов. Иван спал. Бледный и худой. Я села рядом на табурет, стоящий возле его кровати, нежно провела ладонью по колючей щетине и тихо заплакала, сжимая его холодную руку в своей руке.

***

- Привет, малыш, - я проснулась от нежного прикосновения к моим волосам. Встрепенувшись, я подняла голову и посмотрела на Ивана. Его огромные синие глаза на фоне похудевшего лица с любопытством разглядывали меня. Я схватила его ладонь и начала целовать, заливаясь слезами.

- Ты проснулся! – шептала я сквозь слезы.

- А долго я спал? – хриплым голосом спросил он.

- Неделю. Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит?

Ваня сморщился, пытаясь сесть, облокотившись на спинку на кровати.

- Болит везде понемногу. Я смутно помню, что произошло.

- Это последствия сотрясения, - затараторила я, - ты спас меня. Снова спас мне жизнь!

- Анна … - он пытался перебить меня, но я ничего не слышала.

- Мы переходили дорогу, и тебя сбила машина, ты оттолкнул меня…

- Анна! – резко сказал он, и я замолчала, - я ног не чувствую.

Холодок страха прошелся по моей спине.

- Я сейчас позову врача, не беспокойся…

Я быстро вышла и опрометью побежала к постовой сестре, объясняя, что произошло. На самом деле я знала. «Шестой и седьмой позвонки повреждены», - голос врача стоял в моей голове,- « нам еще неизвестны полные последствия». Это паралич. Оставалось только выяснить, он не может шевелить пальцам? Или коленом? Или парализован до пояса?

В палату меня уже не пустили. Целая бригада врачей задавала Ване вопросы, проводя исследования, я снова мерила шагами коридор, кусая ногти. Спустя час постепенно люди в белых халатах начали выходить из палаты. Практически последним вышел его лечащий врач. Я сразу подбежала к нему:

- Что с ним?

- К сожалению, наши худшие подозрения подтвердились, местами чувствительность сохранилась в верхней части бедра, но самостоятельно передвигаться он не может, - медленно, растягивая слова, доктор подписывал Ивану инвалидность.

- Но с этим можно что-нибудь сделать? Это можно вылечить? – я готова была схватить его за грудки и трясти, чтобы он говорил быстрее.

- Надежда, безусловно, есть, возможно, хороший курс физиотерапии, регулярные занятия физкультурой принесут свои положительные результаты.

«Возможно», - я отвела глаза в сторону…

- Ему сейчас очень нужна ваша поддержка, отправляйтесь к нему.

«Поддержка…»

Что можно сказать молодому и красивому человеку, который вынужден передвигаться в инвалидном кресле? Скажи «спасибо», что живой? Зато у тебя руки есть?

Я не могла пойти к нему. В тот момент не могла. Я стояла под дверью около получаса, продумывая ободряющий монолог, чтобы не заплакать при нем. Ему ведь еще хуже. И я во всем виновата. Я сделала шаг вперед, дверь со скрипом отворилась, он сразу посмотрел на меня. Холодный, стеклянный взгляд. Совершенно непроницаемое выражение лица.

- Ты знаешь уже? – спросил он меня ровным низким голосом.

- Да, - ответила я, присаживаясь на краешек кровати. – Вань, у нас есть надежда, врач сказал, что можно все исправить. Мы справимся…

Я говорила, но он меня не слушал. Он молчал. Молчал и смотрел в сторону, потом тихо сказал:

- Я хочу побыть один.

Он даже не посмотрел на меня при этом. Я понимала, что подобные проблемы все переживают по-разному, кто- то плачет навзрыд на плече у друга, а кому- то хочется побыть одному. Но он не просто просил меня уйти, он забаррикадировался от меня, отстранился, как будто я для него чужой человек.

- Хорошо, - сказала я, глотая слезы. – Я приду завтра.

Встала и медленно пошла к выходу, понимая, что уже никогда не будет так, как прежде. Закрывая, за собой дверь, я прощалась с прошлым, пытаясь представить каково это потерять свпособность ходить? Но ведь оставалась надежда, нельзя было падать духом. Да, мы не будем прежними, нам обоим придется через многое пройти, но мы все выдержим. Просто надо найти подходящие слова, вдохновить его, дать ему силы. Я понимала, что уже ничего не вернуть, но и сдаваться я не собиралась. Мне тоже необходимо было побыть одной. Его жизни ничего не угрожало, и у меня будет целая ночь на то, чтобы принять новые обстоятельства. Не смириться. Нет. Настроиться на борьбу. Борьбу до победного конца. Я быстрым шагом шла по длинному коридору больницы, смахивая на ходу слезы и кусая губы от злости, которая питала меня силами. Злости на иронию судьбы. Ведь я молила Бога, чтобы он жил. Я получила, чего хотела. Спасибо.

Ни на следующий день, ни через два дня ситуация не изменилась. Иван выгонял меня почти сразу, как я приходила. Никаких обвинений. Никаких разговоров. Тихая просьба об уединении превращалась в резкое и грубое выпроваживание меня из палаты. Я терялась. Я не понимала, что мне делать. Я хотела заставить его поговорить со мной, но не решалась на него давить. Думая, что у нас для этого еще много времени. Как же я ошибалась…