Вера Колочкова - Витамины для черта

— Свет, а ты не преувеличиваешь? Как–то странно все это…

— Не, мам. Не преувеличиваю. Говорю же – мне и самой поначалу смешно было. А потом поняла вдруг – не хочу больше. Не могу…

— Да почему, почему? Если даже все и так, как ты говоришь…Тебе что, подыграть трудно? Подумаешь, не спросили ее! Жанна, она вообще такая…

— А зачем, мама? Зачем подыгрывать, если я не хочу?

— Да затем, что я никогда и ни при каких раскладах не смогу купить тебе эти шмотки! Ты знаешь, сколько они стоят? Это же бешеные просто деньги!

— Да и не надо, мам! Я их все равно не люблю! И не ношу практически. Не могу я их носить. Такое чувство, будто в обмен на эти тряпочки меня сильно пощипали–уменьшили. Будто отрывали каждый раз по маленькому кусочку что–то только мое, очень ценное и необходимое, какое–то мое потайное внутреннее, которое ни при каких условиях и трогать–то нельзя! Потому что оно мое и только мое, это внутреннее. И никому права не дано… Вот как будто обокрали меня, или обманули в чем! Или изнасиловали…

— О господи, дочь! Не пугай меня! Я понимаю, что ты девочка тонкая да впечатлительная, но не до такой же степени! Надумала себе бог знает чего…Да Жанночка тебя без ума же любит!

— Ну да, любит! Конечно же, любит! Послушную куклу она в моем образе любит, а не меня! С таким же успехом она могла бы за собой манекен по этим проклятым магазинам таскать! Хотя какой манекен – от него ничего и не отщипнешь, и не переселишься в него глазами так запросто…Живая же кукла намного интереснее! В общем, мамочка, я не кукла. Я человек. И ни капельки от себя отдавать не хочу. Не пойду я больше с ней никуда. Так можешь ей и сказать. И тебе не советую за ними дерьмо ночами убирать, пока они дрыхнут! Унизительно все это, мама…Унизительно и страшно даже…

— Света, прекрати, наконец! Перестань! Мне надоели твои выдумки! – вдруг разозлилась на дочь Ася. Очень сильно разозлилась. Потому что на миг представилось ей, как она будет говорить Жанне, что дочь ее по магазинам с ней больше не пойдет…Она даже и лицо ее увидела в этот момент, и содрогнулась вся. Нет, нет и нет, она не выдержит Жанниной обиды, просто физически не выдержит! А то, что Жанна обидится, было совершенно определенно, уж она–то знала свою подругу…

— Мам, ну чего ты кричишь… — подняла на Асю удивленные глаза Света. – Я же тебе честно, как на духу, а ты кричишь…

— Да потому и кричу, что ты чушь, чушь несешь! Ты просто неблагодарная, зажравшаяся девчонка, вот ты кто! Нельзя людей так обижать! Нельзя плевать в колодец, из которого пьешь!

— Да не пью я из этого колодца! Не пью! И пить не собираюсь!

— Да? А как ты, например, милая моя, собралась образование получать? А? У меня нет таких денег, чтоб за твою учебу платить! Или ты у нас отличница–медалистка, на бюджетное место поступишь? Они же тебя, Левушка с Жанночкой, и учить будут! Ты что, не понимаешь этого? Я вот, например, прекрасно понимаю! И буду столько дерьма за ними убирать, сколько потребуется! Потому что я–то как раз и умею быть благодарной!

На последней фразе Ася вдруг задохнулась и схватилась руками за отвороты теплого махрового халата, будто застряло что–то очень больное и горькое у нее в глотке. Света посмотрела на нее, испуганно моргнув, и тихо совсем, будто уступив уже и сдавшись, еле слышно прошелестела:

— Но так же нельзя жить, мамочка! Нельзя, нельзя…

Потом вдруг отчаянно всхлипнула, обхватив руками голову и ткнулась лбом ей в плечо, и через секунду они обе уже плакали в голос, и обнимались, и вытирали пальцами одна у другой слезы со щек.

— Дурочка ты моя маленькая! Светочка! Ну что же делать теперь, если так жизнь сложилась? – с трудом выговаривала сквозь частые всхлипывания Ася. – И не надумывай себе ничего! Жанночка нас любит, очень любит… Мы столько лет вместе…Ты все, все себе придумала… Неправда все это, Светочка…

— Мамочка, ну не надо так унижаться, прошу тебя! – перебивая ее и мотая головой из стороны в сторону, причитала Света. — Это же невыносимо, в конце концов! Как ты этого не понимаешь–то? Да лучше вообще не надо мне никакого образования, я лучше работать пойду… Или сама поступлю…

— Замолчи! — вдруг резко перестав плакать, оттолкнула от себя дочь Ася. – Замолчи лучше! И в голове даже такого не смей держать! Работать она пойдет! Еще чего не хватало! Кем ты пойдешь работать без диплома? На рынке в палатке стоять? Или, может, к станку встанешь? И думать даже не смей!

— Мам, да я сама поступлю…

— Не говори ерунды! Никуда ты сама не поступишь. Ты будешь делать то, что подобает делать в нашем с тобой положении! Так надо, Света. Надо – и по магазинам с Жанночкой будешь ходить столько, сколько ей захочется! Надо – и посуду грязную будешь мыть на даче, и улыбаться, и дружить, и быть нужной и полезной. Надо просто знать свое место в жизни, понимать его и ему соответствовать. И надо уметь быть благодарной, Света. А все остальное – твои глупые выдумки. Чушь собачья…

— Нет, мама, не чушь, не чушь…

— Хватит! Хватит, я сказала! — уже совсем истерически закричала Ася и заколотила ладонями по кухонному столу. — Ты что, до белой горячки меня довести хочешь, дрянная девчонка? Мало мне достается в жизни, да? Мало я устаю? Мало из–за вас нервничаю? Ты хочешь, чтоб у меня еще и сердечный приступ случился? Этого ты хочешь? Этого?

И она действительно схватилась за сердце и, согнувшись, сопровождаемая в спину перепуганным Светиным взглядом, ушла к себе в комнату. Оттуда уже услышала, как вскоре хлопнул входной дверью вернувшийся домой Пашка, как долго шептался о чем–то с сестрой на кухне, как разбрелись они по своим комнатам и затихли, наконец.

Сон долго не шел к ней в эту ночь. Спать хотелось смертельно, но сон не шел. Не впускали его, видно, вовсю разгулявшиеся в ней тревога, страх да озабоченность, заняли, оккупировали внутри все свободное пространство и отгоняли вожделенный и сладкий сон–отдых, и заставляли ее напрягать шею, плечи, и дрожать веками, и сжимать изо всей силы в кулачки ледяные ладони. А под утро, когда, наконец, сон отвоевал–таки в ней себе маленькое пространство, привиделся ей совсем уж полный кошмар – куда там гениальному Спилбергу с его неуемными фантазиями. Снилось ей, как Жанна всем своим мощным туловом переселяется в хрупкую Свету, как юное лицо ее семнадцатилетней дочери становится лицом ее подруги: вот уже и глаза из серо–голубых и наивных стали темно–карими, жесткими и властными, вот розовые Светины губы окрасились в темно–багровый цвет дорогой французской Жанниной помады, а вот и рука ее поднимается вверх характерным резким Жанниным жестом и грозит ей, Асе, толстым пальцем с намертво вросшим в него кольцом с крупным черным бриллиантом…