Александра Паркау - Огонь неугасимый

Вы чтите давно христианского Бога,
Вы носите крест на развернутых стягах,
Но в ваших селеньях страшнее дорога
Звериной тропы в заболотных оврагах.

Вы в платьях заморских, с заморскою речью,
Заморскую елку на святках вы жжете,
Но нет, не щадите вы жизнь человечью,
Не лучше, не краше вы предков живете.

Под кровлей домов, под прикрытьем заборов
Вы так же бредете во тьме и печали,
Как брел темный прадед в хвое черных боров,
Как брел дикий пращур в неведомой дали.

Не бойся-ж меня, моя внучка родная,
Близка я по крови, близка и по духу,
Кикимора старая, бабка седая,
Гляжу я весь век на людскую разруху.

***
Ярким, зимним утром девочка проснулась,
Мама ей в кроватку молоко несет,
Мама от обедни уж давно вернулась,
И на окнах полдень ломит тонкий лед.

Девочка сидела сонная, смешная,
Осмотрела тихо комнату кругом… —
Мама, где зверюшка, бабушка лесная?
Бабушка-зверюшка оказалась сном…

В далеком детстве крошкой беззаботной
Жила я в южном городе нарядном,
Ронявшем зелень цветников дремотных
В морскую воду — голубым наядам.

Смотрела я на версты зыби синей
И на закат над морем неизменный,
А под подушкой берегла святыню, —
Потертый томик сказок Андерсена.

Любила безобразного утенка,
Солдатика, расплавленного в печке,
Царицу льдин, насмешливых и звонких,
И звезды елок — золотые свечки.

Но больше всех в живых листках альбома
Морскую я царевну полюбила
И потому, что с ней была знакома, —
Она ко мне на берег выходила.

Давала мне лиловые ракушки
И липкая оранжевые травы,
Была таинственной морской подружкой
И говорила грустно и лукаво:

Не радуйся, малютка, дружбе нашей, —
На жизнь твою она печать наложит…
Кто на земле, чтоб пить земную чашу,
С морскими душами дружить не может.

Кто в море, тот забыть не может волны,
Чтобы земному принцу сердце бросить.
Двойная жизнь, двойной мираж неполный,
Ни счастья, ни покоя не приносит.

Таких людей безрадостно влюбленных,
Живущих грустью, скорбью и мечтами,
Зовут у нас небрежно-благосклонно
Поэтами, а иногда… глупцами.

Не радуйся, малютка, дружбе нашей,
Твоя судьба с моей судьбою схожа…
Кто на земле, — чтоб пить земную чашу, —
С морскими душами дружить не может.

Вечер тих и близка уж осень,
Желтый лист шелестит на песке,
У калитки два ходи проносят
Миниатюрный театр в коробке.

Что-ж посмотрим… И куклы скачут,
Вот на сцене — герой-полубог.
Китаяночка хрупкая плачет,
Грустно ходи гнусит говорок.

Кукла-лев куклу-мальчика тащит,
Открывая кумачную пасть,
Дети-зрители глазки таращат,
Чарам сказки, отдавшись во власть.

Все, как в жизни: убийства, драки,
Куклы мечутся, — горе, разбой…
Свиньи, змеи, лисицы, собаки,
Злых уродов беснуется рой,

И последняя кукла головкой
Безнадежно поникла на грудь…
Представленье закончено. Ловко
Весь театрик готовится в путь.

Ходи сжали актеров-кукол
В свой потертый цветной коробок
И ушли… Только бубен стукал,
И звенел в такт шагающих ног.

Да три пса провожали лаем
Уходящую сказку веков…
О, как мало, как мало мы знаем
Говорящих, значительных слов!

Он стоял на посту у дверей в ресторан,
На посту он стоял целый год.
Длинной лентой моторы неслись сквозь туман
И толпился бездельный народ.

У подъезда горела гирлянда огней,
Звук фокстрота струился вдали,
Прижимаясь друг к другу, нежней и нежней,
Тихо пары влюбленные шли.

Он стоял на посту, у дверей в ресторан,
Разгонял, окликал, наблюдал…
Здесь возник его первый любовный роман,
Здесь ее вечерами он ждал.

И, кокетливо пудря хорошенький нос,
На свиданье являлась она,
В терракотовой шубке с букетиком роз
Беззаботна, как фея-весна.

В этот вечер пришла она вместе с другим,
Поглядев, усмехнулась в лицо…
Он стоял на посту, он стоял недвижим
И сжимал на мизинце кольцо.

А кругом — рев моторов, снующий народ,
Топот ног и мельканье голов…
И струился загадочно-нежный фокстрот,
Властелин современных балов.

Он стоял на посту и терзал без конца
Уязвленное сердце мечтой…
Видел профиль любимого злого лица
Взгляд насмешки под челкой густой.

Видел в окна объятья счастливых теней,
И росли его горе и гнев…
Прижимаясь друг к другу нежней и нежней
Плыли пары под томный напев.

И когда с тем, — другим, — она мимо прошла
Терракотовой феей в туман,
Он оставил свой пост и, дойдя до угла,
С дрожью в пальцах нащупал наган.

Она шла, к кавалеру головку прижав,
Поглядев, усмехнулась в лицо
И пять пуль просвистали, беглянку догнав,
И с мизинца скатилось кольцо.

Поднялась суета, крики, паника, страх…
Прогремел амбуланс и увез…
И остался букетик лежать, на камнях
Не живых терракотовых роз!

Огненные строки сжатой телеграммы
Принесли о новой смерти весть…
Вождь поэзии плакатной и рекламной
Я хочу венок тебе принесть.

Ты в лохмотьях пестрых футуризма.
В желтой кофте пламенных шумих
Гордо шествовал, играя в мячик с жизнью,
Красочен и неизменно лих.

Шут, пророк, политик и мыслитель,
Агитатор, воин и ловкач.
Через мирную поэзии обитель
Ты пронесся бурным вихрем вскачь.

В строчках рубленных штампованного чванства
Выставлял с издевкой на позор
Канареек плоского мещанства,
Старых бар сантиментальный вздор.

И всегда, везде в ряду переднем
С барабанным боем и трубой
Отдал Временному душу на служенье
И боролся с вечною Мечтой.

А теперь, наполнив громом томы,
Умер Вертером, не одолев Мечты,
Не осилив горестной истомы,
Одиночества и пустоты…

К алтарю Любви, — Мечты Запретной
Бросил ложь раскрашенных забрал
И лицо романтика поэта.
Перед смертью миру показал…..

Да романтика…. Как Гете, Шиллер, Гейне,
Как Гюго, Жуковский, Ламартин…
И толпа стоит в недоуменьи;
— Боже мой, еще, еще один.