Николай Доризо - Избранные произведения. В.2-х томах. Т. 1. Стихотворения. Песни

Я все время живу
Накануне чего-то —
Накануне строки,
Накануне полета,
Накануне любви,
Накануне удачи, —
Вот проснусь я
И утром
все будет иначе.

То, что в жизни имел,
То, что в жизни имею, —
Я ценить не умел
И ценить не умею,
Потому что все время
Тревожит забота,
Потому что живу
Накануне чего-то.

Может, я неудачник
С неясным порывом,
Не умеющий быть
И от счастья
счастливым.
Но тогда почему
Не боюсь я обиды,
Почему
все обиды
В минуту
забыты.
Я им счет не веду,
Наплевать,
Не до счета, —
Я все время живу
Накануне чего-то.

Благополучными
Не могут быть поэты,
И разлюбив,
И снова полюбив.
Стихи
напоминают взлет ракеты:
Чтобы взлететь ракете,
Нужен взрыв.
К тому ж она ступенчата,
ракета,
Лишь потому ракета и летит.
Ступени бед,
Потерь твоих,
Обид —
Ее носители.
Поэт,
запомни это.
Но вот она достигла высоты,
И отделились
от нее ступени.
Сгорели
и исчезли в дымной пене.
Летит ракета.
Значит, счастлив ты!

Скажи мне,
что такое вечность:
Тысячелетье
или миг,
Миров далеких бесконечность
Или цветок
в руках моих?
Тень
легкой веточки сирени
Или над медью древних дат
Ушедших
каменные
тени,
Что на земле
века стоят?
Такого рода мы и племени,
Что в нас
века заключены,
Все расстоянья,
вплоть до времени,
Как никогда,
сокращены!
Минуты
мчатся
по орбитам,
Мал
циферблат
сегодня им.
И эта скорость
стала
бытом,
Сердцебиением моим!
И, может,
летоисчисленье
Потомки наши поведут
Не по годам,
а по мгновеньям,
По датам
прожитых минут.

Моя любовь —
Загадка века,
Как до сих пор
Каналы марсиан,
Как найденная флейта
Человека,
Который жил
до древних египтян.
Как телепатия,
Или язык дельфиний,
Что, может, совершеннее,
Чем наш,
Как тот,
возникший вдруг
На грани синей,
Корабль
с других планет
Или мираж.
Я так тоскую
по тебе
В разлуке.
И эта непонятная тоска,
Как ген,
Как область новая науки,
Которой
нет
названия пока.
Что ж,
может быть,
В далекий век тридцатый
В растворе человеческой крови,
Не лирики,
А физик бородатый
Откроет
атом
Вещества любви.
Его прославят
летописцы века,
О нем
молва
пойдет
Во все края.

Природа,
сохрани от человека
Хотя бы
эту
Тайну бытия!

Спешит на свидание бабушка,
Не правда ли, это смешно?
Спешит на свидание бабушка.
Он ждет ее возле кино.

Расплакалась внучка обиженно,
Сердито нахмурился зять —
Спешит на свидание бабушка,
Да как же такое понять!

Из дома ушла, оробевшая,
Виновная в чем-то ушла…
Когда-то давно овдовевшая,
Всю жизнь она им отдала.

Кого-то всегда она нянчила —
То дочку, то внучку свою —
И вдруг в первый раз озадачила
Своим непокорством семью.

Впервые приходится дочери
Отчаянно стряпать обед:
Ушла на свидание бабушка,
И это на старости лет!

Ушла на свидание бабушка,
И совестно ей оттого…
Ушла на свидание бабушка,
А бабушке — сорок всего.

Он, как вершина горная, седой,
Старик — могучий гений долголетья.
Не покидал аул он отчий свой —
Подумать только! — полтора столетья.

При Пушкине уже был взрослым он.
Мог бы обнять его вот этими руками.
Все человечество далеких тех времен
Ушло с планеты. Он остался с нами.

…Вхожу с почтеньем в тот спокойный дом,
В ту вековую тихую обитель…
И, как ни странно, думаю о том,
Что, может быть, я больший долгожитель.

Хотя бы тем, что выжил на войне,
Такой, что не бывало на планете.
И это по своей величине
Не менее, чем жить века на свете.

На Капри лето я встречал зимой,
А в тундре зиму первого апреля.
На тыщи верст помножьте возраст мой,
Ведь расстоянье — это тоже время.

И потому я старше, чем старик,
Задумчивый ребенок долголетья,
Не оставлявший горный свой Лерик
Не год, не два, а полтора столетья.

Я старше на моря, на города,
На трудные и легкие маршруты.
Не на года,
Я старше на минуты.
Что, может, больше стоят,
Чем года.

Какие б песни мы ни пели.
Поем мы песни той войны.
Давно мы сняли с плеч шинели,
Но снятся нам все те же сны.

Под Ленинградом и под Керчью,
Куда бы мы с тобой ни шли,
Война выходит нам навстречу
На всех путях родной земли.

Нам, ветеранам, и доныне,
Доныне быть на той войне.
Война окончилась в Берлине,
Но не окончилась во мне.

От всей войны,
от всех утрат,
От дымных в е тров
Осталось
триста шестьдесят
Последних метров.
Всего лишь триста шестьдесят
До стен рейхстага.
Одна атака нам нужна,
Одна атака.
Смертельных триста шестьдесят.
А за плечами
Война, огромная война
С ее боями,
И Сталинград и Ленинград
В крови рассветов.
И вот — лишь триста шестьдесят
Последних метров.
Они свинцом иссечены.
Ты в этой схватке
Дойди живым до той стены, —
И все в порядке.
И ты вернешься в отчий дом
К жене и детям,
Живи хоть сотню лет потом
На белом свете.

А враг и вправду озверел.
Ну да — еще бы!
Он от отчаянья так смел,
От смертной злобы.
Вцепился в горло кирпича,
Засел в рейхстаге.
Животный страх, страх палача
В его отваге.
Стране измученной своей
Вцепился в горло,
Когда он гнал на фронт детей
Жестоко, подло.
Мне не забудется оно,
Нет, не легенда, —
Документальное кино,
Дней давних лента,
Где Гитлер — злой комедиант,
Что на парадах
Все клялся — «Киндер!», «Фатерлянд!» —
В своих тирадах.
С потухшим взглядом мертвеца,
Вдоль всех скользящим,
На гибель отправлял юнца
Перстом дрожащим…
Перед историй ответ
Теперь он держит…

Гром канонады. Свет ракет
И вой и скрежет.
Дождались бы жена, и мать,
И дочь в кроватке.
Как это страшно — умирать
В последней схватке…
От всей войны, от всех утрат,
От дымных ветров
Осталось
триста шестьдесят
Последних метров.
Земля вокруг обожжена.
Бьют минометы.
И каждый метр,
как вся война,
Ее все годы.