Альберт Туссейн - Добро Зло

Чтобы хоть как-то избавить ее от страданий, и зная, как евреи болезненно восприимчивы к проявлениям антисемитизма, я (великий мудрец!) сказал ей, что вообще не люблю евреев и что-то в таком духе. Это мгновенно сработало: ее великая любовь тут же обратилась в великую ненависть ко мне, и, по всей видимости, кризис миновал…

Это, пожалуй, был единственный случай в моей жизни, когда я, пусть даже на словах, пошел против своих убеждений, как мне представлялось, из чисто гуманных соображений. Насколько гуманных и гуманных ли вообще — в этом я не уверен до сих пор, но тогда мне казалось, что, перекрыв одну жестокость другой, я, возможно, спас человеку жизнь.

Доброта многих людей очень красиво

и полностью воплощается в их обещаниях.

Как правило, этим она и ограничивается…

Меня поразил, взволновал и наполнил какой-то большой верой в себя и в возможность хорошего одинокий прекрасный цветок, дерзко и гордо выросший вдруг среди раскалённого песка и камней. Неповторимый чудесный урок душевного мужества и красоты!

Все стремятся оправдать своё существование,

Но никто не пытается оправдать

свои поступки.

Как же все-таки тяжело, должно быть, и подозрительно жить на свете всяким подлым людям. Ведь судя по себе, они органически не могут себе представить и поверить в то, что есть истинно и искренне добрые и порядочные люди.

Они неизбежно глубоко внутренне не доверяют всем и вся и в любом, даже в добром поступке и действии невольно подозрительно усматривают корысть или подлость, либо же встреченных ими честных и порядочных людей считают блаженными дурачками, недозревшими еще до их низости, пресловутой подленькой практичности и вымученного «здравого смысла». Добрый же и честный человек, даже и ощущая засилье таких людей и убеждаясь в этом на каждом шагу, повсеместно встречая тотальное ничем не спровоцированное недоверие и подозрительность, все-таки, опять же-таки, судя по себе, понимает, осознает и глубоко верит, что не может же только он быть одним таким на свете, что должны ведь быть ему подобные, кому вполне можно верить и довериться. Даже, может быть, физически их и не встретив, но потенциально ощущая их присутствие в пространстве и времени, он спокоен, ему душевно гораздо легче и спокойнее жить, не говоря уже о том, что чистая совесть, душевное равновесие, гармония, доброта, честность и порядочность сами уже по себе суть великое Счастье,

Отрада и Вознаграждение.

Мне неприятны так называемые люди,

которые-де «своего не упустят»…

Как правило, они норовят

не упустить и чужого…

Когда нас покидает злой человек, как правило, он уносит своё зло с собой. Когда же нас покидает добрый человек, его добро не только остаётся с нами, но нередко и возрастает, и возвеличивается.

Пройдись по улицам

городов и весей.

Посмотри внимательно

туда и сюда.

Пойди на пляж,

на бомжи-вокзалы.

Загляни в подъезды.

Зайди в леса,

поля и парки.

Окунись в водоемы.

Вдохни воздух.

Послушай речи.

Загляни в души.

Вглядись в глаза,

в дела,

поведение

и поступки.

Сколько грязи!

Некоторых людей

их прошлое

беспокоит в большей степени,

чем их будущее.

Ослы судили газель

и единогласно признали, что она крайне безобразна,

уродлива и вообще отвратительна…

Ату ее!

Удивительно, как быстро сходятся, находят общий язык близкие по духу, образованию и культуре люди из разных стран. Но так же быстро, как я в очередной раз убедился в Италии, хотя это явление, несомненно, универсально-глобальное, сходятся и бездушные, некультурные и преступные элементы, всякие подонки и прочая социальная мразь. Кто-то, сокрушаясь, писал, что силы зла более склонны к объединению, чем люди добра. Видимо, одной из причин этого является то, что люди высшего культурно-этического порядка более личности, более внутренне независимы, самодостаточны и сильны, чем сбивающиеся в кучу бараны, шакалы и прочая моральная нечисть…

«Бить дубиной по башке», совершенно так же, как и «мочить в сортире» и прочие лингво-политические параблатные «перлы» известного «товарища» несомненно представляют собой очевидный признак-симптом явной нравственно-политической злобы, агонии и импотенции.

У нас часто слышишь, особенно от людей, мало или вообще никогда не бывавших за границей, что-то типа того, что у них-де там в отношениях все искусственное и неискреннее, у нас же все наоборот, все делается искренне и естественно. Хорошо. Даже если бы это и было совершенно так (хотя я лично, с настежь открытыми душой, глазами и ушами побывав, пожив и поработав примерно в двухстах странах, никак не могу с этим согласиться), я всегда предпочел бы, чтобы ко мне относились пусть неискренне и неестественно, но вежливо и доброжелательно, нежели искренне и естественно по-хамски, зло и подозрительно, что у нас встречаешь постоянно и повсеместно, и что первое, к сожалению, и бросается в глаза, как только ступишь на свою бедную родную землю…

Совсем другое дело, что порой, ностальгируя, чувствуешь, что и родная ругань и свое хамство и русский мат и прочие родимые мерзости тебе дороже чужой вежливости, такта и внимания, но это уже действительно что-то абсолютно другое — вероятно, несколько извращенное и болезненное, если не больное проявление патриотизма и любви к своему, к нашему… Это какой-то мазохистско-паталогический патриотизм: скучаешь по тому, от чего страдаешь и что ненавидишь. Где-то уже на генном, клеточном, животном, инстинктивном, подсознательном уровне… На каком-то дурном подуровне… Возможно, это также продукт, синдром железного занавеса и повседневного совкового зомбирования… Представляется, что это уже скорее предмет рассмотрения и исследования не столько социологии и политологии, сколько психологии или своеобразной социополитпсихологии…