Владимир Киршин - Дед Пихто

Вышел длинный, тощий юноша с двумя серьгами в левом ухе. Подобрал трубку.

— Поздоровайся с отцом! — приказала мать.

— Привет, — вяло бросил юноша не то отцу, не то трубке и надолго сгорбился над аппаратом, поминутно роняя «ну».

— Вот такие у них разговоры, — призвала Калачова в свидетели Валентина. — «Ну» и «ну». Хватит нукать! Мне должны звонить! Отцу надо звонить! Немедленно положи трубку!

— Заткнись, — вдруг сказал сын.

— Что?! Ах ты сволочь! — взвилась Валентина.

— Сама сволочь! — крикнул сын. Брякнул трубкой, бабахнул дверью. Валентина, отбиваясь от кота, устремилась за ним:

— Где твой плейер? Где мой плейер, который я тебе подарила? Где он, я хочу знать! Ты должен с ним поговорить, — она решительно повернулась к Калачову.

— Да это я взял плейер, — неожиданно вступил Калачов. — Послушать.

Валентина опешила.

— Как это... Ага. А бутылку из-под пива тоже ты оставил? А девки звонят — тоже твои?

— Девки не мои, — загоготал Калачов.

— Всё ясно. Звони давай. Если что — тебя разъединят. Это какой-то ад!

Калачов набрал номер немецкого посольства в Москве.

— Гутен таг. Пригласите, пожалуйста, Мартину Лау-зитцер.

Всё вокруг споткнулось, замерло и уставилось офонарело. Калачов говорил по телефону о визах, самолётах на Берлин, таможенных досмотрах, марках...

— Ты что, — равнодушным голосом спросила его Валентина, когда он положил трубку, — в Германию едешь?

— Да надо, — таким же и даже более равнодушным отвечал Калачов. — Надо фильм отвезти на фестиваль. Помнишь Петьку Денежкина? Мы с ним фильм сняли, ма-аленький такой. Ну то есть — он снимал, а я сбоку стоял.

— Тебе надо подстричься, — засуетилась Валентина. — А деньги у тебя есть? У меня есть сто долларов. Ты так с дыркой и поедешь? Давай зашью.

Рыбка моя, Рыбка...

Композитор Вальтер Лопушан жил также один, но не так же, а намного лучше. Так сказал себе Калачов, выходя из лифта на 16-ом постсоветской планировки этаже.

— А, господин барон! — приветствовал его Лопушан. — Вы за своими носками? Света их постирала, заштопала...

— Угу, вышила крестиком...

— Ноликом! Входи. Есть хочешь? Может, ты водки хочешь? У нас тут осталось.

— У вас осталось? Не верю.

В кухне.

— Ты, говорят, в Германию собрался?

— В Америку.

— Будь осторожен: одна съездила в Америку — калекой осталась на всю жизнь. Всё своей Америкой теперь мерит.

— Тут ещё хрен уедешь, — пожаловался Калачов. — Петяра куда-то пропал — а все педали у него.

— Петро? Так он здесь. (Калачов сорвался с места). Да ты сейчас-то не ходи! Он спит, всё равно толку не будет. (Калачов нехотя вернулся). Давай лучше я тебе кое-что новое покажу, — предложил Лопушан.

Они перешли в залу. В постсоветской планировки башне из слоновой кости была зала. В зале был паркет, музыкальный центр, баян, настоящая гуцульская трембита и пианино «Кама» с нотной тетрадью невероятных размеров на пюпитре.

— Садись осторожно: стул еле живой, — предуведомил композитор, мостясь к клавишам. — Это цикл такой будет из пяти миниатюр — «Улитка и Фудзи» называется.

Он застучал на клавишах что-то игрушечное в четвёртой октаве, потом вдруг ударил по басам отважно, громко, — Калачов скрипнул стулом в смущении, но скоро освоился и даже отметил, что Лопушану восточные мотивы к лицу. Что-то было в его чертах такое... драконье... Вот и движения головы, бровей...

— Женский голос! — вдруг объявил автор, не прерывая игры, и запел:

В этой бухте Вака,

Лишь нахлынет прилив,

Вмиг скрывается отмель,

И тогда в камыши Журавли улетают крича...

Ну может, и не эти слова он пел, может, какие-то совсем другие слова — только Калачова с головы до ног будто варом обдало, он перестал слышать и видеть, он поднялся с места, не в силах долее терпеть промедленье, и пошёл ощупью в гостевые апартаменты — будить Петю Денежкина. «Катя, Катя, Катерина», — стучало сердце.

Комната была залита весёлым солнечным светом. Между двумя пустующими диванами был на пол брошен гамак, поперёк гамака лежали три фигуры.

— Петя, — позвал Калачов, распахивая окно. — Пе-тя.

Одна из фигур разлепила глаз.

— Тебе чего, солдатик?

Калачов укоризненно сел на диван напротив.

— Вот, значит, ты где. А мне сказали, ты на презентацию «высокой моды» укатил.

— Ммм... Да, высокие морды... были. Они ушли. Нету.

— Пётр, нам надо поговорить.

Зашевелилась вторая фигура, пробасила:

— Только в присутствии адвоката!

От таких слов проснулась третья и запищала:

— Ну вот, так и не изнасиловали. Ждала, ждала всю ноченьку девушка, надеялась...

— Дак чё молчала-то, скромница.

Начался утренний похмельный цирк. Калачов взял у композитора денег, пошёл за пивом.

Через час умытый, причёсанный и надушенный Петя Денежкин сидел у телефона, пил пиво и нажимал на педали:

— Кукушкин! Алё, это Кукушкин? А где он? Ах это ты, Кукушкин. А я думал, это я — Кукушкин. Опять, наверное, водку пьянствуешь, Кукушкин? Ну ладно, ладно, только не говори мне, что ты там над квартальным балансом потеешь. Слушай, Саня, почему у нас Калачов до сих пор не в Потсдаме, ты не знаешь? Нет, тут он. Наехал на меня, спящего, как трактор бульдозер... Что, совсем нет что ли?.. Надо найти, Саня, мы же договорились... Ну хоть пару миллионов... А он что?.. А она?.. Дай мне её телефон... Я тебе перезвоню, а ты пока свяжись с Союзом кино — пусть для таможни бумагу приготовят на провоз фильма. Я буду в два, поедем брать Козлова.

Петя Денежкин положил трубку, решительно хлопнул себя по коленкам:

— Всё, больше не пьём. Меньше —тоже, хе-хе... Нет, нет, всё, кремень. Надо кино снимать, хватит хернёй заниматься. — И внезапный поворот: — А ты где раньше был, Калачов, почему раньше не улегурировал?

Немая сцена. Затемнение.

Красные штаны висели в школе ещё с зимы. Зимой Калачов изображал перед детьми Санта-Клауса. Натянул свои красные штаны до подмышек, плечи покрыл пышной белой юбочкой «снежинки» — как воротником жабо, на голову нахлобучил красный колпак Петрушки. После краткого раздумья навесил салфетку — «бороду» и на нос прилепил кружок фольги. По сигналу ведущей поволок огромный мешок с подарками в залу, приветственно выставляя ладонь навстречу скачущей в нетерпении детворе: «Из вис э скул?» — «Ес! Ес!» — отвечали дети. «Ай эм Санта! Хай!» — «Хай! Хай!»

— отвечали дети и двигали ладошками над головой, как настоящие американцы из телевизора, не в силах оторвать глаз от — красных калачовских штанов? — нет, конечно, — от гигантского мешка с подарками. Дети, что они понимают в штанах.

Калачов неслышно вошёл в прохладу школы.

— Здравствуйте, Виктор Николаевич! — обрадованно снялась с места дородная учительница. Калачов послушно остановился. Здесь он — Виктор Николаевич, не забыть. — Виктор Николаевич, у нас у розетки эта штука оторвалась — я так боюсь! Можно там что-то сделать? Ну и жара, с ума сойти можно, это что за год такой.