Федор Крюков - Шквал

— Не угодно ли?

Оба коллежские регистратора откашлялись. Кинули взгляд сперва издали, словно измеряли расстояние, прицеливались. Потом подступили ближе. Заседатель начал проворно выхватывать брошюры в красных обложках. Пристав с другой полки взял первую подвернувшуюся книгу и остановил свой взор на заглавии.

— «Записки революционера».

Крякнул. Радость ли была в этом коротком, внушительном звуке или неодобрение, — трудно было определить.

— «Записки ре-во-лю-ци-о-не-ра»! — повторил он раздельно. — Я… сяду?

— Пожалуйста.

Он сел, раскрыл книгу и стал читать. Долго читал. Перелистывал и опять читал. Крякал и на минуту останавливался. Тогда на лице его застывало выражение озадаченного пса, увидевшего в реке отражение солнца и облаков.

Заседатель между тем набрал уже целый ворох нелегальной литературы: «Журнал для всех», «Былое», брошюры в красных обложках со статьями Л. Толстого. Но лондонское издание тех же статей — в голубой обложке — лишь повертел в руках и положил на место. В сомнительных случаях он боком подвигался к приставу и шепотом и мимикой спрашивал у него указаний. Пристав, занятый «Записками революционера», коротко ляскал зубами, как будто отпугивал надоедливую муху, и снова погружался в чтение.

— Чтобы эту книгу правильно определить, ее всю прочитать нужно, — обратился он наконец к Лапину тоном упрека.

— Это долго, — сказал доктор виноватым голосом (как-то само собой возникло в нем неожиданное и непонятное чувство виноватости).

— То-то и есть! Поэтому я… приобщу ее к делу!

— А вы давно в полицейской службе служите? — спросил доктор.

— Нет, не очень, — простодушно-серьезным тоном ответил пристав. — Учителем был двенадцать лет… приходским. А что?

— Да так…

Лапин слегка замялся, затрудняясь объяснить свое любопытство.

— Не заметно в вас этого… как бы сказать… навыка… Вот жандармы, например, — у них живо: взглянул на заглавие — сюда или туда… А вы колеблетесь, боретесь с сомнениями…

— Да… те народ практикованный… А мы недавно… Мой коллега — из ветеринарных фельдшеров, тоже практики не имел.

— Не одна практика. И соображение нужно…

— Да ведь мы, можно сказать, только начинающие! — В голосе пристава зазвучало даже чувство обиды. — Всякое дело навыка требует, — вы сами понимаете! Сразу-то и вошь не поймаешь…

И, как бы желая опровергнуть неосновательно обнаруженное доктором предпочтение жандармов, он строгим голосом спросил:

— А вот, позвольте узнать, где прокламации у вас хранятся? Открыл ящик письменного стола, взял пачку писем и, не читая, присоединил к «Запискам революционера».

— А в этом ящике что? Вырезки из газет? Ну, это тут целую неделю разбирать надо… Приобщу к делу… Там будет видно… А-а, деньги, золотцо…

Он взял в руки несколько золотых монет, вскинул их на ладони, перебирал, рассматривал, перетирал пальцами, и лицо его осветилось каким-то родственным, ласковым выражением.

— Не фальшивые? — усмехаясь, подмигнул он левым глазом.

— Может, взяли бы один… на память? — сказал доктор с невинным видом.

Пристав опустил глаза и отвернулся. Потом вздохнул и положил монеты в коробочку с перьями. Но не взял. Опять принялся было за поиски, но, смеривши глазом ворох книг на диване и вороха бумаг на столе и стульях, сказал в раздумье:

— А, пожалуй, достаточно?.. Да, довольно будет!

Он достал из портфеля лист бумаги и принялся писать протокол. Заседатель от скуки подошел к другому шкафу, в котором стояли журналы за старые годы, и спросил:

— Здесь, вероятно, классическое что-нибудь?

Не получив ответа, он потащил беремя толстых переплетенных книг и тотчас же разронял их.

— Библиотека-то у вас… фундаментальная!.. — смущенным голосом сказал он.

Казаки, стоя в коридоре, монументальные, молчаливые, как будто недоумевающие, тяжело вздыхали. По скучающим лицам их видно было, что дело делается серьезное, хотя и не совсем понятное им. Полуденное солнце конца августа дышало в раскрытые окна тихо струившимся зноем. Было томительно, скучно, нудно. Рой мух вился над пегим, мокрым лицом пристава, склоненным над бумагою… Последние мухи лета были злы и неотвязчивы. От заседателя пахло отхожим местом, и аромат этот, казалось, облипал лицо, руки, платье.

Когда Лапин вышел в коридор, чтобы отдохнуть от полицейского визита, Авдюшкин, на правах знакомого, сочувственно вздохнул и густым шепотом сказал:

— А у меня с самого утра крохи во рту не было… Туда сходи, того приведи, там захвати… Домой давеча пошел, баба ушла куда-то… Росинки маковой во рту не было!

Ему принесли остаток вчерашнего пирога с яблоками. Радостно и благодарно кивая головой, голодный сторож государственного порядка отошел подальше, в угол, перекрестился и, закрывая кусок обеими руками, точно из опасения, как бы кто не отнял его, предался торопливому насыщению.

Составление протокола шло как-то туго. Пристав, видимо, затруднялся в определении тех пестрых документов, которые он забрал из письменного стола. Несколько раз он перечеркнул лист. Отбросил, достал новый. Вытирал рукавом пот и досадливо крякал. Заседатель заскучал.

— Это вы все подробно хотите?! — спросил он с изумлением.

— А как же?

— Да просто… гамузом.

Пристав для приличия немного поколебался. Потом, чувствуя, видимо, что выбился из сил, тоном просителя обратился к Лапину:

— Знаете что, доктор? Я вам пришлю списочек после? А сейчас — просто голова раскалывается! Да и вам, я думаю, надоело?

Лапин пожал плечами с видом фатальной покорности.

— Уж очень много вы забираете… Едва ли что я с вас получу потом…

— Даю вам честное слово благородного человека, — с достоинством воскликнул пристав, — список всего вы получите… И книги, которые законные, тоже. Сегодня же вечером… Сверюсь с циркуляром, и… ежели не того, так я их назад! Ведь, я полагаю, и инспектор типографий так же поступает?

Он поглядел на доктора наивно-вопрошающим взглядом.

— Не знаю, как инспектор типографий поступает, — в недоумении пожимая плечами, уныло отвечал Лапин.

— Так я… вечерком!

Пристав поспешно набил портфель конфискованными бумагами и газетными вырезками. Казакам указал на книги, предназначенные для ареста заседателем. Один из огромных бородачей, с видом некоторого опасения, подошел к дивану и большими рабочими руками стал складывать лежавшие на нем книги одну на другую. Сложил. Бережно обнял колеблющуюся кипу и тотчас же уронил на пол. Растерялся, потому что пристав сердито крикнул:

— Эх ты! Что ж ты, брат? Ведь это… вещь бумажная! Не арба какая-нибудь… надо поделикатней!

Стали собирать опять — уже вдвоем, при содействии Авдюшкина.