Чарльз Буковски - Рассказы журнала [Иностранная литература]

Поглядел я на этих недоделанных, вышел и больше не возвращался.

Сегодня. «Наш королек». Двадцать восемь лет спустя.

В руке у меня статья. За столом сидела Черри. У телефона — Черри. Очень важная. Говорить некогда. Или Черри не у телефона. Что-то пишет на бумажке. Говорить некогда. Все тот же вечный понт. Тридцать лет красотку не сломали. И Джо Хайнс — носится по дому, делает большое дело, бегает вверх и вниз по лестницам. У него был кабинетик наверху. Персональный конечно. В задней комнате под его присмотром какой-нибудь бедный говнючок набирал на машине Ай-би-эм очередной номер. Он платил говнючку тридцать пять долларов в неделю за шестьдесят часов работы, и говнючок был рад, отращивал бороду и красивые печальные глаза и в поте лица набирал эту паршивую третьесортную газетку. И по всем помещениям на полную громкость играли Битлы, и телефон звонил беспрестанно, и Джо Хайнс, главный редактор, беспрестанно УБЕГАЛ КУДА-ТО ПО ВАЖНОМУ ДЕЛУ. Но на следующей неделе, когда ты раскрывал газету, было непонятно, для чего он бежал. Этого там не было.

«Наш королек» жил пока что. Мои статьи по-прежнему были хорошие, но сама газета — недоносок. От нее уже несло покойником…

Каждую пятницу вечером происходила летучка. Пару раз я туда заваливался.

Потом, послушав о своих скандалах, перестал ходить. Хочет жить газета — пусть живет.

Я держался подальше, а писанину свою просто засовывал под дверь в конверте.

Потом мне позвонил Хайнс:

— У меня идея. Собери мне самых лучших поэтов и прозаиков, кого знаешь, и мы откроем литературное приложение.

Я собрал ему номерок. Он напечатал. И его арестовали за «непристойность». Но я повел себя красиво. Я позвонил ему:

— Хайнс?

— Да?

— Раз тебя за это арестовали, я буду писать тебе даром. Эта десятка, что ты мне платишь, пойдет в фонд защиты «Нашего королька».

— Большое спасибо, — сказал он.

Теперь он имел лучшего писателя Америки задаром…

Потом как-то вечером мне позвонила Черри.

— Почему ты не ходишь на наши собрания? Нам тебя ужасно недостает.

— Чего? Что ты несешь, Черри? Наширялась, что ли?

— Нет, правда, Хэнк, мы все тебя любим. Пожалуйста, приходи на следующую летучку.

— Я подумаю.

— Без тебя номер мертвый.

— А со мной — дохлый.

— Ты нам нужен, старик.

— Я подумаю, Черри.

И я зашел. Подвиг меня на это сам Хайнс, сказав, что, поскольку у нас первая годовщина «Королька», вдоволь будет вина, и женщин, и жизни, и любви.

Но, явившись на взводе и ожидая увидеть парочки на полу и праздник любви, попал в трудовые будни этих созданий. Сгорбленные и унылые, они напомнили мне старушек надомниц, которым я развозил сатин на вековой давности лифтах с веревками и ручной тягой, среди крыс и вони — и эти надомные старухи, гордые полумертвые невротички, работали и работали, чтобы сделать миллионером кого-то… в Нью-Йорке, в Филадельфии или Сент-Луисе.

А эти в «Нашем корольке» трудились без жалованья, и между ними, сцепив руки за спиной, расхаживал Джо Хайнс, грубоватый и толстоватый, и следил, чтобы каждый (каждая) из добровольцев исполнял свой долг надлежащим образом.

— Хайнс! Хайнс, сука паршивая! — заорал я, едва вошел. — Ты тут плантацию развел, вонючий Саймон Легри! Ты визжишь о несправедливостях полиции и Вашингтона — ты самая большая, самая грязная свинья из них всех! Ты — Гитлер, помноженный на сто, ты подлый рабовладелец! Ты пишешь о зверствах, а сам их утраиваешь! Кому ты полощешь мозги, паскуда? Кем ты себя вообразил?

К счастью для Хайнса, остальные сотрудники давно ко мне привыкли, и все, что я сказал, сочли глупостью — Хайнс у них стоял за Правду.

Хайнс подошел и сунул мне в руку сшиватель для бумаг.

— Садись, — сказал он, — мы хотим увеличить тираж. Садись и пришпиливай эти зеленые рекламки к каждой газете. Мы рассылаем лишние экземпляры потенциальным подписчикам…

Поборничек Свободы Хайнс использовал приемы большого бизнеса, чтобы распространять свой поносный листок. Полная каша в мозгах.

В конце концов он не выдержал и отнял у меня сшиватель.

— Медленно работаешь.

— Пошел ты к чертовой матери. Шампанское ведрами обещали. А я тут скрепки жую…

— Эдди!

Он кликнул другого раба, со впалыми щеками, паучьими ручками, нищего. Бедняга Эдди голодал. Все голодали ради Идеи. Кроме Хайнса и его жены — эти жили в двухэтажном доме, ребенка учили в частной школе, а в Кливленде жил Папка, один из паханов в тамошней главной газете, и денег у него было больше, чем всего остального, вместе взятого.

Хайнс выгнал меня, а заодно парня с маленьким пропеллером на кепочке — Сладкого Дока Стенли, так его, кажется, звали, и Сладкого Дока подругу, и мы спокойно вышли черным ходом с одной бутьшкой дешевого вина на троих. Вслед нам раздался голос Джо Хайнса:

— И чтобы я больше никогда вас не видел — но к тебе это, Буковски, не относится!

Знал, поганка, на чем его газета держится…

Потом снова нагрянула полиция. Из-за того, что напечатали фотографию влагалища. А постарался тут, как всегда, сам Хайнс. Он хотел любыми способами увеличить подписку или же погубить газету и соскочить. Но с клещами этими он управиться, похоже, не умел, и клещи сжимались все туже. Газетой интересовались только люди, работавшие за тридцать пять долларов в неделю или задаром. Однако ему удалось переспать с двумя молодыми энтузиастками, так что время тратил не совсем впустую.

— Брось ты свою паршивую работу и переходи к нам, — сказал мне Хайнс.

— На сколько?

— Сорок пять долларов в неделю. Включая твой гонорар. По средам будешь развозить газету — машина твоя, бензин оплачиваю я, плюс особые задания. С одиннадцати до семи тридцати, пятница и суббота — выходные.

— Я подумаю.

Приехал из Кливленда его отец. Мы напились у Хайнса. Хайнс и Черри совсем не обрадовались папке. А папка бьш не дурак выпить. Траву не употреблял. Вьшить и я был не дурак. Пили всю ночь.

— От «Свободной прессы» надо избавиться так: поломать их киоски, прогнать разносчиков с улиц, расшибить башку-другую. Вот как мы делали в прежние дни. Деньги у меня есть. Найму громил, уличную сволочь. Буковски можем нанять.

— К чертовой матери! — завопил молодой Хайнс. — Слушать не желаю эту гадость , ты понял?

Папка спросил меня:

— А ты, Буковски, как на это смотришь?

— Я смотрю положительно. Передай мне бутылку.

— Буковски сумасшедший! — завопил Джо Хайнс.

— Но ты печатаешь его, — сказал папка.

— Он лучший писатель в Калифорнии, — объяснил молодой Хайнс.

— Лучший сумасшедший писатель в Калифорнии, — уточнил я.

— Сынок, — не унимался папка, — у меня столько денег. Я хочу поддержать твою газету. Надо только расшибить пару…