Томас Мертон - Одинокие думы

И все-таки ни мысль, ни чувство нельзя изгнать из духовной жизни. Ей нужно и то, и другое, ведь она не замкнута где-то в «высшем» души, где нет места ни уму, ни воображению, ни телу. В противном случае, немногие смогли бы жить духовно, да и жизнью это не назовешь. Если уж жить, то в полную меру - и телом, и душой, и умом, и чувством, и духом. Бог же, действуя в нас по нашей вере и любви, всё в нас возвысит и преобразит.

Молитвенно размышляя, бесполезно просто «думать», а еще бесполезнее - увязать в словах, перебирая в уме затасканные обороты.

Рассудочность губительна, потому что подменяет жизнь мыслью, а поступки - идеями. Но человек - не бесплотное существо, и ему не дано действовать одним лишь умом. Он призван проживать то, что думает. Того, что он еще не пережил, он толком и не знает. Действуя, мы делаем знание частью самих себя, вступаем в реальность, стоящую за представлениями.

Быть «разумным животным» вовсе не значит «думать как человек, а поступать как зверь». И думать, и жить надо по-человечески. Разумное и животное начала - условные понятия. Незачем делать вид, что они существуют отдельно, как самодостаточные реальности. Человек един. Он - и тело, и душа. Не живя как единое целое, он попросту умирает.

Жизнь не сводима к мысли. Да и мысль существует не сама по себе - ее рождает и движет независимое от нас бытие. Только неустанно согласуя мысль с жизнью, а жизнь - с мыслью, мы будем обновляться, переживая новое в старом и старое в новом. Жизнь всегда нова.

Слово «самопреодоление» может звучать очень неприятно, потому что нередко означает не преодоление себя, а преодоление чего-то собственными силами. Речь идет о нашей собственной победе. Над чем же? Над чем угодно, только не над нами.

По-настоящему преодолевают себя не своей силой, а содействием Святого Духа. Победить себя - значит отречься от себя.

Но сначала надо стать самим собой. Нельзя отдать то, чего не имеешь.

Точнее говоря, надо, овладев собой, отказаться от своей воли и вверить ее Христу, чтобы Он победил там, где мы бессильны.

Мы не овладеем собой, пока хоть немного не поверим в себя и не будем уповать на победу. Если мы не познаем ее вкуса, наша надежда умрет, не дав плода. Надо знать победу и любить ее больше, чем поражение.

Некоторые стремятся к какой-то отвлеченной праведности, которая им совершенно неведома. Усилия их тщетны. Предпочитая пороку праведность, они не сумеют отличить ее от противоположного порока.

Каждый из нас интуитивно тянется к добру и уклоняется от зла. Но если мы не постигли на опыте, что значит быть добрым, наша интуиция будет нас то и дело подводить (сколько хороших людей потеряло веру в добродетель, с отвращением глядя на мнимую праведность святош! Грешники иногда очень чутки к фальши и всегда точно знают, каким должен быть праведник. Когда же они видят, что «достоинства» праведных слабее и скучнее порока, то, решив, что достоинства и вовсе бессмысленны, продолжают грешить, хотя им самим от этого тошно).

Как же быть, если мы еще очень далеки от праведности? Как на опыте познать ее? Благодать Божия, данная нам через Христа, нашего Господа, рождает в нас стремление, содержащее в себе начатки искомого опыта. Сам Христос побуждает нас «любить» праведность, которой в нас еще нет.

Благодать, эта милосердная любовь, содержит в себе все добродетели, только они пребывают в ней тайно и неявно, подобно тому как ветви и листья дуба тайно пребывают в жёлуде. Жёлудь словно предвкушает, что такое быть дубом. Так и мы предвкушаем полноту христианской праведности, когда получаем благодать*.

Благодать сеет в нас семена, которым мы - с Божией помощью - даем пустить в нас корни и прорасти. В конце концов мы видим, что это и есть действующий в нас Христос.

Не будем забывать радость, которую мы испытываем, сделав добро, не станем и любоваться собой. Запомним, что добродетель не просто доступна и ценна: она легче, радостнее, плодотворнее, чем порок.

Ложное смирение не должно лишать нас удовлетворения от победы. Это удовлетворение принадлежит нам по праву. В духовной жизни, особенно вначале, оно просто необходимо.

Не стану скрывать: со временем мы остаемся один на один с изъянами, выправить которые уже не в силах. Тогда мы смиренно ведем борьбу с, казалось бы, непобедимым противником, не имея никакого удовлетворения от побед. Да мы и не хотим тех наград и утешений, которые некогда имели, - ведь мы ищем добра не ради воздаяния, а ради него самого. Но прежде чем отказаться от удовлетворения, его надо узнать. В начале пути оно необходимо. Трудясь над собой, будем стремиться к нему, не озираясь с опаской.

Лень и трусость - злейшие враги духовной жизни. Когда же они рядятся в одежды «благоразумия», опаснее их нет ничего на свете. Маскарад этот тем более пагубен, что благоразумие относят к высшим духовным добродетелям. Не оно ли, в самом деле, учит нас, как отличить человека рассудительного от труса? Если глаз твой будет чист ... если свет, который в тебе, есть тьма...**

Благоразумие говорит нам, чего Бог хочет от нас, а чего - нет. Тем самым оно побуждает нас быть чуткими к внушениям благодати, учит покоряться воле Божией, как бы та ни проявлялась.

Лень и трусость ставят достигнутое благополучие выше любви Божией. Они не верят Богу, и будущее страшит их своей неопределенностью.

Благоразумие не дает растратить себя понапрасну, а для трусости напрасна всякая трата. Благоразумие подскажет, какое усилие тщетно, а какое - необходимо.

Лень бежит от любого риска, благоразумие - только от бессмысленного. Благоразумие заставляет идти на риск по вере и благодати. Когда Иисус говорил, что Царство Небесное берется силою*, Он имел в виду, что ради него надо рисковать.

Более того, следуя за Христом, мы рано или поздно всё поставим на карту, чтобы всё приобрести. Ставя на невидимое, мы рискнем всем видимым, осязаемым. Мы ведь знаем, что рисковать стоит, поскольку нет ничего ненадежнее этого преходящего мира. Проходит образ мира сего (1 Кор 7, 31).

Только мужество приводит к истинной простоте. Трусость держит в плену двоедушия, заставляя метаться между миром и Богом. В этих метаниях нет веры, а есть только сомнения. Мы ни в чем не уверены, потому что не вверяем себя невидимому Богу. В этих метаниях нет и надежды. Мы боимся потерять видимую опору, хотя и понимаем, что она когда-нибудь рухнет. Наконец, эти метания лишают нас истинной молитвы, потому что мешают нам по-настоящему просить. Когда же мы просим, мы сомневаемся, что нас услышат, и, пока молимся, втайне готовим себе ответ по своему человеческому разумению (ср. Иак 1, 5-8).

Стоит ли вообще тревожить Бога, если мы так мало доверяем Ему, что и во время молитвы слушаем не Его, а себя?