Томас Мертон - Одинокие думы

Мы полюбим свою ничтожность, полюбив в себе всё, уподобившись самолюбивому гордецу. Только мотивы наши будут совершенно иными.

Мы ведь должны любить себя*.

Гордец так и делает, полагая, что сам по себе достоин любви, уважения, почета - словно Бог и люди обязаны его любить. Он мнит себя достойнейшим из людей и ждет только любви и почестей.

Смиренный тоже любит себя, тоже ищет любви и уважения, но не потому, что заслужил их, а потому, что не заслужил. Он ищет Божией милости, молит о любви и помощи, уповая на великодушие ближних. Видя, что у него ничего нет и нужда обступает его со всех сторон, он дерзновенно просит и благодарно принимает, когда ему дают.

Гордец любит свои иллюзии и свою самодостаточность. Нищий духом любит саму свою ущербность. Гордец ищет почестей за то, чего нет ни у кого. Смиренный просит поделиться тем, что есть у всех, кроме него. А больше всего он хочет, чтобы его до краев наполнили Божия любовь и Божия милость.

Духовная жизнь - прежде всего жизнь.

Ее не изучают и не познают, ею живут. Когда ей подрубают корни, она увядает, как и всё живое. Духовную жизнь нельзя вырвать из области человеческого и пересадить в сферу ангельского, потому что благодать привита самому нашему естеству и Святой Дух освящает всего человека. Мы живем по духу лишь тогда, когда стремимся к Богу как люди. Поэтому, если мы хотим стать духовными, мы должны оставаться людьми. Тех, кому мало богословских выкладок, убедит сама Тайна Воплощения. Не для того ли Христос стал человеком, чтобы спасти людей, мистически соединив их с Богом в Своей совершенной человеческой природе? Христос жил так, как и все в Его время, чтобы освятить повседневную жизнь на все времена. Если мы хотим быть духовными, начнем просто жить. Перестанем бояться своих обязанностей и дел, неизбежно отвлекающих нас, но доставшихся нам по воле Божией. Приняв реальность такой, как она есть, мы погрузимся в животворную Божию волю и премудрость, которая обступает нас со всех сторон.

Сначала же убедимся, что мы ведаем, что творим. Здесь нам поможет только вера. Только она вразумит нас, чтобы мы искали волю Божию в повседневной жизни. Без веры мы не сделаем верного шага. Не став зрячими, мы не сможем стяжать благодатной решимости и мира. Если и самые просвещенные то и дело претыкаются и падают, то остающиеся в духовной тьме даже не понимают, что пали.

Только неустанно обновляя веру, мы спасемся от закоснелости духа. Капитан, заведший судно в туман, напряженно вглядывается во тьму и ловит идущие от других судов звуки. Так и мы достигнем чаемой пристани, если будем настороже. Первое, что нужно в духовной жизни - это бодрствование и внимание. Надо внимать движениям духа, тайным чутьем откликаясь на едва различимые знаки, идущие из глубин души, согретой благодатью.

Бодрствовать помогает, среди прочего, молитвенное размышление. Ничуть не удивительно, что именно оно наводит сон и скуку на многих ревнителей духовного совершенства. Созерцательная молитва - упорный труд, и натиском ее не возьмешь. Тут нужны нескончаемые мужество и стойкость. Тот, кто не хочет терпеливо трудиться, закончит компромиссом. А компромиссом, как правило, называют поражение.

Молитвенно размышляя, мы думаем. Но одних мыслей и рассуждений недостаточно, как недостаточно «переживаний» и привычных «ритуалов».

Тут думают не одним умом и говорят не одними устами, а в известном смысле - всем своим существом. Молитва - не просто словесная формула или сердечный порыв, но молчаливое, внимательное, благоговейное предстояние Богу, в которое вовлечены и тело, и ум, и дух, одним словом - всё наше «я».

Такая молитва доступна только тем, кто пережил своего рода внутренний переворот. Я имею в виду не порыв, а прорыв - прорыв из повседневности, внутреннее освобождение от поглощенности делами и заботами. Это дается нелегко, поэтому так мало тех, кто всерьез молится. Одним недостает решимости, другие сбиваются с пути, не имея ни наставника, ни собственного опыта. Они бередят сами себя, а потом приходят в смятение, силясь успокоиться. В конце концов они теряют надежду, смиряясь с поражением, и, как могут, коротают время, то и дело впадая в полузабытье, которое принимают за созерцание.

Хороший духовник знает, как тонка грань между духовной праздностью и робкими ростками неосознанного еще бездеятельного созерцания. О нем, правда, так много сейчас говорят, что лентяям сподручно думать, будто они «молятся, ничего не делая».

Не бывает молитвы, когда «ничего не делают и ничего не происходит». Зато вполне можно молиться, ничего не воспринимая, ничего не чувствуя и ни о чем не думая.

Во внутренней молитве, как бы она ни была проста, всё наше «я» обращено к Богу. Пока это не произошло - благодаря ли нашим усилиям или по действию Святого Духа, - мы не вступим в пределы «созерцания» и должны будем искать Бога, не покладая рук.

Пытаясь же узреть Бога, не повернувшись к Нему целиком, мы в конце концов узрим самих себя или, чего доброго, провалимся в коварный и бездонный мрак собственного разума. А это не тот мрак, в котором можно безопасно почить от своих трудов.

Того, кто слишком зависит от чувств и воображения, тоже ждет неудача. Его унесет поток образов, и он останется со своим доморощенным религиозным опытом, так и не повернувшись к Богу.

Только глубокая, искренняя, простая вера поможет нам обратить, повернуть наше «я» к Богу. Эту веру питает надежда, знающая, что общение с Богом возможно, и любовь, превыше всего жаждущая творить Его волю.

Иногда наша молитва - всего лишь безуспешная борьба: мы хотим повернуться к Богу, но не можем. Мы всей своей верой устремляемся Ему навстречу, но многое из того, над чем мы не властны, сводит наши усилия на нет. Тогда остаются только вера и расположение воли. Если мы и в самом деле открыто и честно стремились к Богу, но не могли совладать с собой, наш труд непременно зачтется. Бог по Своей милости примет его, как настоящую молитву, а внутренняя беспомощность, которая побуждает нас увереннее и полнее полагаться на милость Божию, будет знаком того, что мы действительно продвинулись в духовной жизни.

Если я, по благодати Божией, могу всего себя повернуть к Богу и, отложив всякое попечение, беседовать с Ним и поклоняться Ему, то не потому, что постоянно имею в уме Его образ или ощущаю Его присутствие. Ни воображение, ни чувство, ни сосредоточенная мысль мне не помогут. Божие присутствие несказанно и неопределимо. Однако оно реально и узнаваемо. В нем я молитвенно предстою Богу, познаю Того, Кем сам познан. В нем я внимаю Тому, Кто внемлет мне, и люблю Того, Кто любит меня. Пребывая всецело в себе, в полноте своих личных качеств, я приобщаюсь к Тому, Кто бесконечен в Своем Бытии, Инаковости и Самостоянии. Мы не разглядываем друг друга; мое «я» просто предстоит Божьему «Я». Благоговейно внимая Богу всем естеством, я познаю Того, в Ком тайно пребывает всё тварное. «Зрение», которым я вижу Бога, рождается из последних глубин свободы и смирения, из глубин духа, а открывает эту способность видеть молитвенное размышление.