Дмитрий Москалев - Дыра

Капитализм. Если у кого-то прибывает, то где-то чего-то не хватает. Бесплатная рабочая сила – волшебная палочка, по взмаху которой обогащается меньшинство. Рынок диктует стоимость вашего труда, а рынок – это потребность в нем. Замкнутый цикл самовоспроизводства роботов был бы идеальным выходом из всевозможных кризисов, ведь тогда бы отпала надобность в труде и торговле, следовательно, и в самом человеке. Липтикут был идеальным образцом эры производства.

Социализм и коммунизм. Для тех, кто не верит в капитализм и рынок, а верит в диктатуру пролетариата. Легко спутать, и обгадить, и построить нечто, совсем не похожее на идеал, который при такой сильной любви индивидуума к власти и деньгам способен существовать только на бумаге и в умах идеалистов.

Сэм верил в гармонию, в то, что все рано или поздно успокоится во вселенной и в мире, а если и суждено потерять работу, скитаться в нищете в поисках хотя бы минимальной оплаты, от судьбы не уйти, какой бы жестокой она ни была, и он боялся своего будущего. Конец в качестве всеобщего затухания, возможен ли он? Будет ли предшествовать ему нещадная и жестокая борьба за место под лучами солнца? Как жестоко люди борются перед смертью за последний глоток воздуха в газовой камере? Но разве Земля – газовая камера? Итак, люди, умеющие выполнять одинаковую монотонную работу из года в год и не задавать при этом лишних вопросов, – идеальные люди эпохи.

Как и все, Сэм не любил распространяться насчет политики – это было чревато последствиями. Все в этом городе, и не только в нем, сидели по углам и думали только о своей собственной шкуре. Никто не говорил о политике. Если вы чувствуете воздух, вы говорите о нем? Политику чувствовал каждый – как от нее смердит трупами, а сейчас от нее несло трупами нью-йоркеров.

Уже стемнело. Бармен стер пену со стойки и вымыл кружки.

Завсегдатаи не рискнули выходить в такой ливень на улицу и идти за выпивкой, и бармен грустил, бар пустовал. Закрывая забегаловку «Олений кусок», он посматривал щенячьими глазами за окно, где городок смывало в овраг. Грустил, грустил и грустил. Вместо тревоги в нем поселилась грусть – он начал тосковать по родным.

Официантка мыла столы до блеска, и в самом дальнем углу зала все еще торчала пара сопляков. Одним из «унылого говна», как их называла Шелби, был сын местного шерифа Арона Джонсона, который вечно покрывал своего отпрыска, когда тот бил кому-то морду.

Вторым пареньком был его поверенный, мальчик на побегушках, заискивающий и вечный говнюк Карл, необразованная деревенщина, без гроша за пазухой. Карл жил с подачек Уэсли, пил за его счет.

– Свет, наверное, сегодня уже не включат, – сказал бармен Шелби, глядя куда-то в темноту и о чем-то думая, на его лице отразилось разочарование.

– Уже ни к чему – ночь на дворе, – ответила та. – В такую погоду никто не придет на ночь. Нужно закрываться раньше и идти домой, а не ждать с неба погоды.

– Ты права, – кивнул бармен. – Нелегкая неделька выдалась, но не нужно было сегодня и открываться, нужно было и тебя оставить дома, и самому оставаться.

Когда Шелби принялась мыть столы рядом с «вонючими говнюками», они стали переговариваться между собой и хихикать.

– Бар закрывается, – сказала им Шелби, – через пять минут.

– Насрать, – ответил Уэсли. – Там все равно дождь, милочка. Неужели вы выгоните нас на улицу? – Уэсли отпил пива и сплюнул на пол. – Там дождь.

– Да, дождь, и что? И я тебе не «милочка», – огрызнулась она и ушла.

– Вроде ничего зад, – захихикал Карл.

– Мать его вшивого одноклашки, – ответил Уэсли. – Я бы ее трахнул, и его тоже.

– Так трахни, слабо? – засмеялся Карл. – Слабо? Кишка тонка.

Пьяный Уэсли встал и, опрокинув рукавом наполовину пустую кружку пива, влепил по морде Карлу.

– Ты чего? – завизжал тот.

– Заткнись, Карл, не беси меня. Милочка, тащи сюда свою швабру! – закричал он. Бармен вышел из-за стойки и направился к ним.

– А ну, щенки, выметайтесь отсюда! – Бармен замер, упершись руками в бока. Это был толстый и грузный мужчина сорока лет, в темноте он казался огромным.

– Ладно, ладно, грязнуля, а то папке моему позвонишь? – засмеялся Уэсли. – Пойдем, Карл. Всякий раз, когда посещаю эту помойку, меня тошнит от этого вонючего пойла.

– Так и не посещай, нехер тебе здесь делать, малолетка. – Бармен выпустил молокососов, проводя их взглядом, Уэсли злобно посмотрел на него, фыркнул, выпалил себе под нос:

– Мудак!

– Не надо было, Мэттью, они ненормальные, вечно ведут себя как свиньи, хотя им уже и по двадцать два года.

– Давай не сегодня. Тебя проводить? – спросил ее бармен.

– Сама дойду, там дождь, не мокни. – Шелби махнула рукой и вышла на улицу. В баре погас свет, Мэттью задул свечи, выключил фонарики и уже не видел ее, исчезнувшую в темноте.

Небеса разверзлись. Казалось, боги гневаются на маленький и беззащитный Липтикут, как гневается стокилограммовый отец с ремнем на своего худенького отпрыска за то, что тот помочился в постели. Он лупит и лупит его, а из глаз малыша текут потоки воды сквозь облака, затапливая и заливая все ковры в гостиной на первом этаже. Это досадно, когда все вокруг мочит твои газонные лужайки, смывает твой благоуханный райский сад в канаву и закрепляет твой зад в кресле или рано загоняет в постель без всяких удобств, как всеобщий карантин, например. Но вряд ли Липтикут спал в это время, когда бушевала гроза, скорее ждал чего-то, наверное, когда включат свет, и каждый продолжит смотреть телевизор или сидеть за компьютером. Но нет, город обесточили, и жители, дождавшись двенадцати, раскинули покрывала и под грохот дождя сунули свои носы в подушки, уснули, не беспокоясь о завтрашнем дне.

Сэм еле-еле гнал обратно, пробиваясь через тьму. Сеть на телефоне упала до нуля, фары едва пробивали на несколько метров вперед, колеса то и дело цепляли лужи и поток воды, заливая ударом лобовое стекло, дворники не справлялись, и приходилось постоянно притормаживать. Ничего не видно, всё смешалось.

– Черт! – выругался Сэм. «Доеду потихоньку», – подумал он и сильнее стал всматриваться вперед. Вдали в зеркале заднего вида появился свет, исходящий от шумящей и грохочущей фуры.

Сэм задумался. Погода напомнила ему тот зимний вечер, когда он отвозил Салли домой. Шел сильный снег, машина буксовала на обочине, мешая сырую грязь с белым снегом. «И откуда столько влаги? – спрашивал Сэм. – Ведь снег – вода. В наших краях это редкость, давно не видел снега».

«Снег лучше, – решил Сэм, – по крайней мере видишь, куда едешь».

Фура пронеслась и скрылась на бешеной скорости, обдав машину Сэма, залив ее от самого верха и нагнав волну до самого края обочины.