Николай Толстой-Милославский - Жертвы Ялты

В МИДе сообщение Кригина прозвучало неприятным диссонансом на фоне всеобщего благодушия; и мидовский чиновник Джеффри Вильсон, подчеркнувший, по поручению Уорнера, строчки донесения, говорящие об отсутствии у пленных советских вещей, заметил: "Ничего удивительного: ведь они только что сошли с английского корабля. И наличие вооруженной охраны тоже вполне естественно. Хорошо бы узнать побольше о самом майоре Кригине..." *298.

Но за кулисами творились вещи пострашнее. Лейтенант норвежской армии Гарри Линдстром прибыл в Мурманск с тем же транспортом, что и русские. Весь день 7 ноября до него доносился треск автоматных очередей. Тогда он спросил двух советских офицеров, находившихся на судне, что происходит. Те ответили, что не знают. На это норвежский репортер Олаф Риттер не без сарказма заметил, что это, вероятно, дают салют в честь советских военнопленных, вернувшихся из Англии. Впрочем, даже такие слу чаи, как показали последующие события, не могли нарушить спокойствия мидовских чиновников.

Генерал Васильев, явно довольный ходом дел, при очередной встрече тепло поблагодарил генерала Геппа *299. У сэра Александра Кадогана, постоянного заместителя министра иностранных дел, тоже были все основания для радости. 2 ноября он писал Черчиллю, отвечая на запрос премьер-министра *300о причинах задержек в проведении всеобщей репатриации:

Согласно вашим распоряжениям, мы отправили пленных в СССР. На наши суда было погружено около 10200 человек. Сопротивление оказали всего 12 человек, они были доставлены на судно силой, остальные ехали вполне охотно. Около 9500 пленных еще находятся в Соединенном Королевстве. Мы отправим их при первой возможности *301.

Такая возможность, однако, представилась лишь через несколько месяцев, а пока русские, находившиеся в Англии, старались как можно больше извлечь из своего пребывания там. В их лагерном существовании в Англии имелся легкий оттенок чего-то нереального, что ощущали и сами пленные, и охрана.

Гарри Льюис, например, не без удовольствия вспоминает о том, как работал бухгалтером в лагере Брэмхем-2 в Йоркшире, где содержались 500 русских пленных. Это были представители самых разных национальностей, по большей части сильные, рослые люди, с огромными ногами и головами: им приходилось выписывать фуражки самых больших размеров, но и те едва держались на них. Впрочем, ботинки подходящих размеров все же нашлись, но русские подбивали их бумагой, объясняя, что так поступали в Красной армии.

Главными их развлечениями в лагере были, как поется в старом романсе, карты, женщины и вино. Каждую неделю им выдавали по 5 шиллингов на карманные расходы, но после азартной картежной игры все деньги оказывались у немногих счастливчиков *302, и те тут же бросались с приятелями в лагерную столовую за пивом. На вопрос, сколько налить, они отвечали по-немецки: "Ailes" ‡‡. Или же они отправлялись на автобусе в Лидс – зайцами, потому что кондукторше никак не удавалось втолковать им, что за проезд нужно платить. Там они проводили счастливые часы в самых низкосортных пивных, на обратном пути расплачиваясь рвотой в поздних автобусах. Некоторые ухитрялись получать дополнительный доход: переспав с солдатками, они возвращались в лагерь с честно заработанной фунтовой банкнотой.

Днем пленные работали на соседних фермах. Их не охраняли (во всем лагере было 13 невооруженных английских солдат), работали они с удовольствием и часто пели красивые песни. Стояла суровая зима 1944-45 года, и они настояли на том, чтобы печи в их бараках топились круглосуточно. В результате они вскоре не только извели весь запас угля, но и сожгли большую часть лагерной мебели. Эта страсть к теплу странным образом сочеталась с излюбленным развлечением: обливать друг друга на морозе ледяной водой из шлангов.

Жизнь английского персонала тоже напоминала дурацкую музыкальную комедию. Один из старших офицеров в свободное время подрабатывал торговлей одеждой и вел дела прямо из лагерной штаб-квартиры, заваленной мотками шерсти. Другой офицер, ирландец, появлялся в лагере крайне редко, поскольку "крутил роман" с девицей в соседнем городке. Остальные занимались обычными делами – разворовывали склады и потихоньку сбывали русским пиво, наживая на этом по три пенса с пинты. Никому ни до чего не было дела, и каждый развлекался как умел.

Гарри Льюис свел знакомство с пленными, и они рассказывали ему о том, что им пришлось пережить в Красной армии и в войсках вермахта, говорили о своем нежелании возвращаться в СССР. Будучи бухгалтером, он имел возможность убедиться в неграмотности подавляющего большинства пленных: получая деньги, они вместо подписи ставили крестик. Это случайное открытие кое-что говорит нам о западных специалистах, в свое время принявших на веру официальные советские утверждения, будто неграмотность в СССР сведена до 2% *303. В общем Гарри Льюис сохранил о русских очень теплые воспоминания: "Они были азартными игроками, страшными пьяницами, жуткими бабниками, среди них свирепствовали венерические болезни... но при всем том они были очень симпатичные ребята!".

Впрочем, национальная склонность к горячительным напиткам поощрялась далеко не во всех лагерях. Вот что рассказывает Вайолет М. Дай, жившая весной 1945 года в Уортинге, где русским пленным выделили гостиницу:

Их не пускали в питейные заведения, и они без конца толклись в аптеках, жестами показывая, что у них прострелы и радикулит, и аптекари выдавали им метиловый спирт, пока не обнаружили, что русские используют его вовсе не для растираний, а для внутреннего употребления. Тогда всем аптекарям был разослан циркуляр, призывающий к осторожности.

Здесь, как и повсюду, русские пленные приходили в ужас от одной мысли о репатриации.

Однако русские пленные вовсе не были однородной массой младенчески наивных крестьян, привыкших к лишениям и страданиям, для которых свобода и удобства значили куда меньше, чем для англичан. Среди офицеров, общавшихся с ними, были люди, которые могли понять русский характер. Это, в первую очередь, Чеслав Йесман, о котором я уже писал. Вторым был мой старый друг, князь Леонид Ливен. Он родился в Курляндии, переехал в Англию, стал военным. К концу войны многие русские эмигранты, английские подданные, благодаря знанию русского языка получили назначения на работу в лагеря, где размещались русские пленные. Для этих новонабранных служащих соучаствовать в отправке соотечественников навстречу судьбе, каковую они, эмигранты, прекрасно себе представляли, было непередаваемо тяжко. Многие из них сошли в могилу, так и не простив себе этого. Свободно владея русским, эмигранты легко общались с пленными, и для них это была не просто безликая масса, от которой, по выражению Черчилля, Идена и Моррисона, следовало как можно скорее "избавиться".