Николай Толстой-Милославский - Жертвы Ялты

Ольга Ротова переводила речь Дэвиса. Он сказал, что репатриация состоится 31 мая, то есть через два дня. Полки – Донской, Кубанский и Терский – должны прибыть в боевом порядке, семьям следует держаться вместе. Все будет сделано для того, чтобы они смогли взять с собой свои пожитки, чтобы сохранить распределение по станицам, и вообще – англичане постараются, чтобы в пути они чувствовали себя максимально удобно. Для стариков и больных будут созданы специальные условия.

Дэвис старался, как мог, но ему не удалось убедить казаков, охваченных страхом. В толпе раздались крики, что они никогда не вернутся по доброй воле, многие женщины рыдали, остальные стояли как громом пораженные. Заверения майора Дэвиса, что в пути им будут созданы удобства, прозвучали для них злой насмешкой. "Мало того, что эти англичане – предатели, они к тому же еще и дураки. Или, может, это изощренное издевательство?" – Мнения на этот счет разделились.

Дэвис уехал, объявив, что вернется днем. Вскоре прибыли два грузовика, на которые было велено погрузить багаж офицеров, для передачи владельцам. (Ведь они ничего с собой не взяли, предполагая вернуться в тот же вечер.) Плачущие жены воспользовались случаем послать письма и посылки, но что стало с этими вещами – неизвестно. В то время офицеры уже были в руках СМЕРШа и многие из них уже лежали мертвыми в лужах крови на бетонном полу юденбургского металлургического завода, о чем ни англичане, ни русские в Лиенце знать не могли. Но благодаря этому жестокому, хотя и невольному недоразумению, многие жены поверили, что еще свидятся со своими мужьями.

Погрузив багаж, казаки Пеггеца вышли на площадь с самодельными черными флагами и плакатами, на которых было написано по-английски: "Лучше умереть здесь, чем вернуться в СССР". Когда прибыли грузовики с обедом, казаки отказались от еды. Солдаты, пожав плечами, выгрузили еду и уехали. В 4 часа снова появился Дэвис: он с явной тревогой взирал на черные флаги, плакаты и беспокойную толпу, выкрикивающую угрозы и взывающую к милосердию. Он объяснил, что приказы о возвращении всех русских в СССР приняты на самом высоком уровне и он не может их нарушить. Когда переводчица перевела эти слова, из толпы вышли несколько человек с нансеновскими паспортами в руках. "Мы не советские граждане", – объясняли они настойчиво. Действительно, в документах они значились французскими, итальянскими, югославскими подданными или лицами без гражданства.

– Как вы можете?! – закричал один из казаков. – В 20-м англичане посылали корабли в Дарданеллы, чтобы спасти нас от большевиков, а теперь вы нас отдаете назад.

Дэвис оторопел. Ему впервые пришло в голову, что тут что-то действительно не так. Но приказы, врученные ему и полковнику Малколму, были совершенно однозначны: все казаки в долине Дравы подлежат репатриации. Дэвис еще больше удивился бы, если бы знал, что в штабе в Обердраубурге, в бумагах бригадира Мессона, лежат два приказа по корпусу о выдаче казаков и в них четко определено, кого считать советскими гражданами, и столь же четко сказано, что выдаче подлежат только советские граждане. Но эти инструкции так и не дошли до полковника Малколма и до майора Дэвиса – мы еще скажем, почему именно.

Никто не мог поверить, что не советские граждане должны быть насильно выданы режиму, при котором они никогда не жили. Ольга Ротова пишет в своих воспоминаниях:

На мой вопрос – должны ли ехать власовцы? – майор ответил:

– Да, и власовцы.

– А старые эмигранты?

– И старые эмигранты.

– Значит и я?

– Да, и вы. Вообще все русские.

– Господин майор, обернитесь, посмотрите – мужчины плачут... *473.

Ольга Ротова прожила 25 лет в Югославии, английский она освоила, работая для "Стандард Ойл компани".

В ту ночь в лагере опять не спали. В импровизированных церквях молились, исповедовались, получали отпущение грехов. Под руководством Кузьмы Полунина казаки обсуждали, что делать, если англичане применят силу. Некоторые все еще отказывались верить, что англичане исполнят свои угрозы; другим происходящее казалось ужасным недоразумением. Казаки отправили петицию полковнику Малколму. В ней говорилось:

Мы предпочитаем смерть возвращению в советскую Россию, где нас ждет долгое систематическое уничтожение. Мы, мужья, матери, братья, сестры и дети, молимся за свое спасение *474 .

Прошения на имя короля Георга VI, архиепископа Кентерберийского и Уинстона Черчилля вручили майору Дэвису *475. Позже среди казаков зародилось подозрение, что Дэвис выкинул прошения в мусорную корзину *476, но сейчас он утверждает, что это не так (петиция, отрывок из которой мы привели, наверняка дошла до штаба корпуса, однако дальнейшая судьба этих документов неизвестна).

30 мая долина Дравы являла собой мрачное зрелище. На палатках и бараках и вдоль шоссе Лиенц-Обердраубург были вывешены черные флаги. Казаки объявили голодовку. Еда, которую привозили в лагерь англичане, стояла нетронутой. Священники совершали богослужение. Мужчины возбужденно обсуждали, что делать. Рыдающие матери судорожно прижимали к груди детей: может, завтра их разлучат навсегда? Жаль, что лицемерные радетели Четырех Свобод и Демократии не слышали того, что высказывалось тогда по их адресу *477.

Под вечер в лагерь приехал майор Дэвис с известием, что операция отложена на сутки, так как 31 мая – католический праздника Тела Христова. Перед казаками блеснула надежда, что в последнюю минуту каким-то чудом придет спасение *478. Но на самом деле отсрочка была вызвана заявлением советских властей, что в первый день они смогут принять не более 2 тысяч человек, поэтому два поезда были отменены *479. 31 мая можно было отправить всего один поезд, и для него отобрали кавказцев, находившихся к востоку от Обердраубурга.

Рассказывая о судьбе казаков, мы на некоторое время упустили из виду их соседей. Но следует напомнить, что несколько тысяч гор цев тоже содержались под охраной и тоже лишились своих офицеров. Об уготованной им участи они узнали в 5 часов дня 28 мая от командующего 5-м Баффским полком полковника Олдинга-Сми, который сообщил им, что офицеры уже переданы Советам и теперь настал черед солдат. Олдинг-Сми понимал, что вряд ли эта новость вызовет всеобщее ликование, но он никак не мог представить себе таких бурных рыданий и отчаянного протеста.

Несмотря на расставленную полковником охрану и вооруженные ручными пулеметами патрули, около двухсот человек бежало той ночью в окрестные леса. Многие, в том числе старики и дети, ушли под началом одного отчаянного карачаевца. Среди них был осетин, унтер-офицер Тугаев, слышавший, как в лесу англичане стреляли в безоружных беглецов. Но ему с другом удалось уйти в горы, перейти границу Италии и спастись *480.