Николай Толстой-Милославский - Жертвы Ялты

На другой день Олдингу-Сми вручили петицию, в которой горцы рассказывали свою историю и умоляли англичан предоставить им убежище для защиты от преследований *481. Английский полковник ответил расплывчато, что де "СССР наш союзник и советские власти обещали послать репатриантов в ненаселенные районы СССР". Все это было правдой, но вряд ли могло успокоить горцев.

Днем 30 мая первые представители кабардинцев были отобраны для посадки в поезд на станции Деллах. Но когда в 2 часа за ними прибыла рота 5-го Баффского полка, выяснилось, что пленные вовсе не готовы к отправке, а многие оказывают пассивное сопротивление. Майор МакГрат, командир роты, сообщал позже о своих трудностях:

Около тропки, ведущей к шоссе, расположились, образовав круг, мужчины, женщины и дети – всего человек 200. У них явно не было никакого намерения никуда ехать. Они выкинули черный флаг, распевали религиозные песни и плакали. Я приказал подогнать к этому месту четыре трехтонки, и солдаты – их было около 20 – попытались заставить пленных сесть в машины. Плач усилился, некоторые показывали жестами, чтобы их лучше застрелили, чем заставлять возвращаться в СССР. Наконец с величайшим трудом удалось загнать нескольких человек в грузовики, но они спрыгнули на землю. Некоторые из них явно были организаторами этой сидячей забастовки, и я приказал четырем солдатам силой забросить одного из зачинщиков в грузовик, но он отреагировал на это так бурно, что мне пришлось ударить его по голове черенком шанцевой лопаты (ими были вооружены некоторые мои солдаты). Вид крови, казалось, несколько отрезвил толпу. Пленные принялись укладывать свои вещи в повозки. Через полчаса мы наконец выгнали их с повозками на дорогу и тронулись в путь.

Эти люди провели ночь в охраняемом помещении для арестованных на железнодорожной станции и назавтра их без всяких осложнений посадили в поезд вместе с другими группами пленных. С кабардинцами были отправлены также 169 кавказцев, которые действительно просили о возвращении на родину *482.

У кабардинцев были веские причины отказываться от репатриации. Они бежали из СССР в 1942 году, оставив за собой поистине ужасную картину. Виктор Кравченко в своей книге пишет:

В крошечной Кабардино-Балкарской советской автономной республике на Кавказе, около города Нальчика, находился молибденовый комбинат, на котором работали заключенные. Во время отступления Красной армии заключенных – их было несколько сотен – не успели вывезти за недостатком транспорта. Директор комбината по приказу комиссара Кабардино-Балкарского НКВД товарища Анохова расстрелял из пулеметов всех оставшихся. После освобождения района от немцев Анохов, как образцовый исполнитель, занял высшую официальную в автономной республике должность – председателя её Совнаркома *483.

Так что если бы какому-нибудь кабардинцу повезло и он вместо воркутинских шахт попал в свои края – его ждал бы там "теплый" прием со стороны наркома Анохова.

31 мая – 1 июня в Юденбург были отправлены три поезда с кавказцами – всего 3161 человек, мужчин, женщин и детей. Мужчин запихнули в вагоны, по тридцать шесть в каждый. Женщин и детей с вещами погрузили в багажное отделение *484. Дальнейшая их судьба неизвестна.

Тем временем казаки получили отсрочку еще на сутки. В эти последние часы родные прощались друг с другом (по советским правилам, семьи перед отправкой в ГУЛаг непременно разделяли) *485. Многие с грустью смотрели на своих престарелых бабушек и дедушек, проделавших сотни верст с Кубани в Польшу, из Польши – в Италию и Австрию. Сколько суждено им прожить в Караганде или на Печоре? Десять дней? Две недели? А ведь были еще и жены, и дети... Всякому было ясно, что ждет женщину в ГУЛАГе, особенно если она молода и привлекательна. Однако, как подчеркивал Иден, англичане не позволяли себе считаться с "сантиментами".

Были и другие, не менее горькие расставания. В тот четверг казаки, не скрывая слез, прощались со своими верными конями, друзьями по трудному пути, ласково шептали им что-то, гладили по холке, закармливали сахаром. Кое-кто вел коня под деревья и там, пряча глаза, в смятении разряжал в него пистолет, чтобы конь не достался чужакам. Профессор Вербицкий присутствовал при том, как старый казак подарил австрийской семье свою невзрачную, но горячо любимую корову. Семья была счастлива столь щедрым подарком, а казак радовался, что его любимица попала в хорошие руки *486.

Рассвет 1 июня застал казаков в разгар приготовлений к их крестному пути: майор Дэвис должен был прибыть в лагерь в 7 утра и начать погрузку *487. Узнав об этом, священник донских казаков, отец Василий Григорьев, велел за час до приезда Дэвиса собрать всех казаков по станицам на службу на лагерной площади *488; только Бога оставалось им просить о помощи. Один казак, живший в австрийской семье, сказал в то утро хозяйке: "Не давай мне сегодня с собой хлеб, сестрица. Сегодня все мы умрем" *489. Но казаки не собирались умирать без сопротивления. Хотя майор Дэвис и попросил их всячески способствовать англичанам, они не хотели возвращаться в СССР добровольно. И англичанам, предавшим их, не смыть с себя этого позора.

Там, где репатриированные не оказывали сопротивления, как это было, например, в лагерях на территории Англии, официальные лица, утаивая часть данных, имели хоть какие-то основания утверждать впоследствии, что русские возвращались по доброй воле. Поэтому ужасные события 1 июня ярче всего осветили трагедию русских пленных, хотя 30 тысяч казаков были всего лишь каплей в море несчастных жертв, насильственно возвращенных Сталину союзниками.

...Перед импровизированным алтарем, на лагерной площади, казачьи священники, в полном облачении, с иконами в руках, начали литургию. Многотысячная толпа подхватила пение. Святая православная вера спасла их предков от мрака татаро-монгольского ига, и кто знает – может, Бог и на сей, раз не бросит в беде своих верных детей?

Ольга Ротова стояла в толпе, поддерживая больную жену (быть может, уже вдову) полковника, уехавшего на "конференцию" в Шпиттале. Всей душой отдаваясь пению, она все же краем уха прислушивалась, ожидая вот-вот услышать совсем другой звук. И действительно, вскоре до нее донесся шум машины – в лагерь въехал майор Дэвис на своем джипе. Около него сидел подхорунжий Кузьма Полунин (без всяких оснований Дэвис рассчитывал на его помощь в погрузке казаков).

Дэвис приехал в 7:15. Он сразу понял обстановку. На площади перед бараками стояло около 4 тысяч человек, и ехать они явно никуда не собирались. Солдаты, соскочив с грузовиков, стали позади Дэвиса, который несколько минут наблюдал за службой, надеясь, вероятно, что она вот-вот закончится. Затем он приказал своему переводчику, молодому офицеру из дивизионного штаба, сообщить через микрофон, что казакам дается десять минут на окончание службы. Десять минут прошли – он дал еще пять. Тысячи казаков, побледнев от волнения, следили за каждым его движением, но пение продолжалось.