Анастасия Зубкова - Божий одуванчик

Катерина взяла меня за руку и прошипела:

- Прекрати!!!

- Что? -захлопала глазами я.

- Прекрати строить такое лицо и пялиться в их сторону.

- Хорошо, -кивнула я и сосредоточилась на своей роли. Тут бабуля, широко размахнувшись, треснула Серегу по голове своей авоськой. Серега коротко ойкнул и присел, закрывая голову руками. Бабуля что-то сердито ему выговаривала, а Серега ныл, отбивался и неумело оправдывался.

Катерина картинно закрыла лицо руками и плечи ее затряслись.

- Я сейчас скончаюсь, -простонала она, глядя, как Серега в ярости рвет на груди рубашку и получает по голове бабулиным букетом.

- Клоуны, -я уткнулась в плечо Катерине и постаралась смеяться не очень громко, - по ним плачет большая сцена, у них талант, который в обществе друг друга раскрывается окончательно и бесповоротно…

Катерина затряслась в беззвучной истерике, всхлипывая и икая от смеха. Я краем глаза посмотрела на Серегу с бабулей. Они взяли тайм-аут и сели рядом, вытянув ноги и развалившись на сидениях. Серега задумчиво пожевывал свой накладной ус, а бабуля вытащила из своей авоськи огурец и бодро им захрустела. Катерина демонстративно отвернулась от них.

- Ужас, -буркнула она, - мы хотели не привлекать к себе внимания.

Я не знаю, сколько бы еще продолжалась та пытка, но тут подошла наша электричка, и мы очень резво выбежали из здания вокзала. Я было направилась в один вагон с бабулей и Серегой, однако Катерина оказалась сообразительней: взяв меня подмышку, она рванула в другую сторону. Вагон мы выбрали подальше от бабули с Серегой, потому что одно дело - пустое здание вокзала - смейся там сколько хочешь, а совсем другое дело - переполненная электричка.

Переводя дыхание, мы сели подальше от основной массы народа, солнечной стороны и нежного алкаша, трогательно прикорнувшего на двойном сидении. Судя по запаху, который он распространял вокруг себя, катался здесь он с утра.

Электричка тронулась и начала потихоньку набирать ход. Катерина вздохнула, вытянула ноги под мое сидение и приготовилась отойти ко сну. Однако, мои мысли был полны статьей, которую Светка ждала в первых числах следующего месяца, и я жаждала заняться сбором информации прямо здесь и сейчас.

- Катерина, -я настойчиво попихала подругу ногой.

- Что? -спросила она, не открывая глаз.

- Ты обещала про настоящую любовь рассказать!!!

- Да что ты ко мне привязалась со своей любовью? -возмутилась Катерина, - про совесть лучше напиши!

- Чего?

- Про совесть!!! -неистовствовала Катерина, - о том, что некоторые превратно понимают свои служебные обязанности и мучают окружающих, не зная ни стыда, ни совести. Напиши, напиши.

- Да ну тебя, -обиделась я, - что б ты понимала…

- Конечно! -всплеснула руками Катерина, - я дура и ничего не понимаю!!! А помнишь, как ты писала статью про изнасилования и всерьез рекомендовала мне почаще ходить домой вечером через парк, чтобы потом проинтервьюировать меня? Помнишь?

Я замолчала, потому что крыть было нечем. Некоторое время я сидела, низко опустив голову, испытывая дремучие угрызения совести. Затем я подняла глаза на Катерину и неуверенно сказала:

- Ну… Я же тогда еще в институте училась…

- За такое гадство срока давности не бывает, -Катерина демонстративно уставилась в окно, но надолго ее не хватило. Она повернулась ко мне и сказала:

- Да ладно, я шутила.

- Да? -я подозрительно посмотрела на Катерину.

- Да, -покивала она весьма дружелюбно, - Чем дурака валять, ты мне лучше про Шурочку расскажи.

- А что рассказывать? -пожала плечами я, - я ее так давно знаю, что ее образ жизни меня ничуть не удивляет. Хотя есть небольшие странности, если со стороны посмотреть.

- Вот ты и посмотри, -попросила Катерина, устраиваясь поудобней, - ехать еще долго.

- Ладно, -пожала плечами я и напрягла свою память. Извлекла я из нее примерно следующее.

Грустная история одного веселого заведения

Шурочка приходилась ровесницей моей бабули, так что, более корректным было бы называть эту женщину Александрой Ивановной, как ее, в принципе и звали у нее на кафедре. С другой стороны, сколько я себя помню, Шурочку никогда не называли по-другому, а поэтому у меня просто язык не поворачивается называть это легкое, воздушное и жизнерадостное существо таким громоздким именем. Но, все по порядку.

Шурочка жила двумя жизнями, чудом умудряясь совмещать их каждый день. В одной из этих двух жизней Шурочка была доктором медицинских наук, автором множества серьезных трудов, солидной дамой, имеющей в научных кругах серьезный вес и заведовала кафедрой психиатрии. В другой жизни Шурочка являлась владелицей и идейной вдохновительницей уникального публичного дома. Каждый раз, когда я пытаюсь выяснить у Шурочки, как она умудрилась преуспеть и в том, и в другом амплуа, она отнекивается, говоря, что никогда не задавала себе подобного вопроса.

Довольно сложно сказать, какую из вышеперечисленных профессий Шурочка освоила раньше. Когда-то давно Шурочка поведала мне о начале своей профессиональной деятельности, и по окончании ее рассказа я ревела как белуга. До сих пор я старалась как можно реже вытаскивать на свет эту историю, уж очень душераздирающей мне она кажется. Катерина, конечно вытянула ее из меня.

Коренная ленинградка, во время войны Шурочка вошла в ад блокады молоденькой выпускницей медицинского училища. Голод обрушился на их с матерью головы стремительно, безо всяких переходов и подготовительных периодов - просто стало нечего есть. В коммунальной квартире, где в одной из комнат жили Шурочка с матерью, голодали все. Затем люди начали умирать от недоедания. Шурочкина мать сгорела как-то незаметно и без жалоб. Просто вдруг пропали силы, а ноги не желали слушаться еще не старую женщину. Она умерла во сне - просто закрыла глаза вечером и не открыла их утром.

После похорон матери (а это было самое начало блокады, и похороны еще устраивали) Шурочка жила как во сне. Ей казалось, что если она вдруг остановится на минуту и задумается о том, что происходит, то умрет так же, как и ее мать - просто не сможет открыть глаза утром. Шурочка работала по три смены, но ничем не могла помочь истощенным людям, чьи раны не заживали, а тела таяли на глазах. Шурочка ночевала в больнице, чтобы не видеть, как уменьшается число обитателей ее квартиры. Она старалась вообще не думать об этом, тем более, что смерть была повсюду. Умирали целыми семьями. Настал такой день, когда Шурочка осталась одна в огромной четырехкомнатной коммуналке.

Странно, но с тех пор она начала ночевать дома. Сама тонкая, как призрак, полупрозрачная и бестелесная, она не боялась теней людей, умерших в этой квартире, потому что чувствовала себя одной из них. Молчание стало основной симфонией того периода жизни Шурочки. Больше за всю жизнь она не будет так долго молчать. Шурочка спала в постели матери, проваливаясь в сон, как в глубокую пропасть, из которой было все трудней и трудней выбираться по утрам. Каждый новый день был тусклым и голодным - казалось, даже солнце голодает вместе с ленинградцами. Раньше вечерами, свободными от дежурств, Шурочка пыталась читать при свете лучины, а теперь она спала крепко и беспробудно, не забывая о голоде даже во сне.