Мартиросян А.Б. - Cталин после войны. 1945 -1953 годы

Потом, помолчав, спросил:

- Ну, у вас, кажется, все?

До этого момента наша встреча со Сталиным длилась так недолго, что мне вдруг стало страшно жаль: вот сейчас все оборвется, кончится, да, собственно говоря, кончилось.

- Если у вас все, тогда у меня есть к вам вопрос.

Какие темы сейчас разрабатывают писатели?

Фадеев ответил, что для писателей по-прежнему центральной темой остается война, а современная жизнь, в том числе производство, промышленность, пока находит еще куда меньше отражения в литературе, причем когда находит, то чаще всего у писателей-середнячков.

- Правда, - сказал Фадеев, - мы посылали некоторых писателей в творческие командировки, послали около ста человек, но по большей части это тоже писатели-середняки.

- А почему не едут крупные писатели? - спросил Сталин. - Не хотят?

- Трудно их раскачать, - сказал Фадеев.

- Не хотят ехать, - сказал Сталин. - А как вы считаете, есть смысл в таких командировках?

Мы ответили, что смысл в командировках есть. Доказывая это, Фадеев сослался на первые пятилетки, на "Гидроцентраль" Шагинян, на "Время вперед! " и на несколько других книг.

- А вот Толстой не ездил в командировки, - ска

зал Сталин.

Фадеев возразил, что Толстой писал как раз о той среде, в которой он жил, будучи в Ясной Поляне.

- Я считал, что когда серьезный писатель серьез

но работает, он сам поедет, если ему нужно, - сказал

Сталин. - Как Шолохов, не ездит в командировки? -

помолчав, спросил он.

- Он все время в командировке, - сказал о Шолохове Фадеев.

- И не хочет оттуда уезжать? - спросил Сталин.

- Нет, - сказал Фадеев, - не хочет переезжать в город.

- Боится города, - сказал Сталин.

Наступило молчание. Перед этим, рассказывая о

командировках, Фадеев привел несколько примеров того, как трудно посылать в командировки крупных писателей. Среди других упомянул имя Катаева. Очевидно, вспомнив это, Сталин вдруг спросил:

- А что, Катаев, не хочет ездить?

Фадеев ответил, что Катаев работает сейчас над

романом, который будет продолжением его книги «Белеет парус одинокий», и что новая работа Катаева тоже связана с Одессой, с коренной темой Катаева.

- Так он над серьезной темой работает? - спросил Сталин.

- Над серьезной, над коренной для него, - подтвердили мы.

Опять наступило молчание.

- А вот есть такая тема, которая очень важна, -

сказал Сталин, - которой нужно, чтобы заинтересо

вались писатели. Это тема нашего советского патрио

тизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, на

учную интеллигенцию, профессоров, врачей, - ска

зал Сталин, строя фразы с той особенной, присущей

ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил,

что, по-моему, мог бы буквально ее воспроизвести, -

у них недостаточно воспитано чувство советского пат

риотизма. У них неоправданное преклонение перед

заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несо

вершеннолетними, не стопроцентными, привыкли счи

тать себя на положении вечных учеников. Эта тради-

ция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, - сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: - засранцами, - усмехнулся и снова стал серьезным…

- Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков

кланяться, не станет снимать шапку, а вот у таких лю

дей не хватает достоинства, патриотизма, понимания

той роли, которую играет Россия. У военных тоже

было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь

нет, теперь они и хвосты задрали.

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:

- Почему мы хуже? В чем дело? В эту точку надо

долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбли

вать. Бывает так: человек делает великое дело и сам

этого не понимает, - и он снова заговорил о профес

соре, о котором уже упоминал. - Вот взять такого

человека, не последний человек, - еще раз подчерк

нуто повторил Сталин, - а перед каким-то подлецом-

иностранцем, перед ученым, который на три головы

ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство. Так

мне кажется. Надо бороться с духом самоуничиже

ния у многих наших интеллигентов.

Сталин повернулся к Жданову:

- Дайте документ.

Жданов вынул из папки несколько скрепленных

между собой листков с печатным текстом. Сталин перелистал их, в документе было четыре или пять страниц. Перелистав, Сталин поднялся из-за стола и, передав документ Фадееву, сказал:

- Вот, возьмите и прочитайте вслух.

Фадеев начал читать письмо, которое ему передал Сталин. Сталин до этого, в начале беседы, больше стоял, чем сидел, или делал несколько шагов взад и вперед позади его же стула или кресла. Когда Фадеев стал читать письмо, Сталин продолжал ходить, но уже не там, а делая несколько шагов взад и вперед вдоль стола с нашей стороны и поглядывая на нас. Прошло много лет, но я очень точно помню свое, незаписанное тогда ощущение. Чтобы не сидеть спиной к ходившему Сталину, Фадеев инстинктивно полуобернулся к нему, продолжая читать письмо, и мы с Горбатовым тоже повернулись. Сталин ходил, слушал, как читает Фадеев, слушал с напряженным выражением лица. Он слушал, с какими интонациями Фадеев читает, он хотел знать, что чувствует Фадеев, читая это письмо, и что испытываем мы, слушая это чтение. Продолжая ходить, бросал на нас взгляды, следя за впечатлением, производимым на нас чтением.

До этого с самого начала встречи я чувствовал себя по-другому, довольно свободно в той атмосфере, которая зависела от Сталина и которую он создал. А тут почувствовал себя напряженно и неуютно. Он так смотрел на нас и так слушал фадеевское чтение, что за этим была какая-то нота опасности - и не вообще, а в частности для нас, сидевших там. Делая пробу, проверял нас - очевидно, на первых людях из этой категории, на одном знаменитом и двух известных писателях, - какое впечатление производит на нас, интеллигентов, коммунистов, но при этом интеллигентов, то, что он

продиктовал в этом письме о Клюевой и Роскине, тоже о двух интеллигентах. Продиктовал, может быть, или сам написал, вполне возможно. Во всяком случае, это письмо было продиктовано его волей - ничьей другой.

Когда Фадеев дочитал письмо до конца, Сталин, убедившись в том, что прочитанное произвело на нас впечатление, - а действительно так и было, - видимо, счел лишним или ненужным спрашивать наше мнение о прочитанном.

Как свидетельствует моя запись от 14 мая сорок седьмого года, когда письмо было прочитано, Сталин только повторил то, с чего начал: