Огнева Евгеньевна - Дети вечного марта

Солька беззвучно всхлипывала. Апостол уткнулся лбом в колени. Костер зачадил потухая. Трель давно стихла, но они не торопились забираться в шатер.

Под рогожной накидкой было чуть теплее, чем снаружи. Саня подышал на пальцы, засунул руки в рукава, сберегая тепло, скукожился и нечувствительно задремал. Шлепали в капюшон редкие капли, свистело в костре сырое дерево, дым горчил. По всему этому мазнула и пропала цветастая юбка девки, виновницы всех бед. Он вынырнул из дремы, попытался вспомнить имя, не вспомнил и опять задремал. Следом за юбкой мелькнул черный плащ колдуна и ушел в щель между домами. Саня вздрогнул. Присмотрелся. Колдун попятился и начал медленно поворачивать голову - не человеческую, до жути противную - открыл рот, но сказать ничего не успел, его всосало в темноту. Следом за ним туда же канули Цыпа, Фасолька, Шак. Последним - собака. Саню потащило следом. Он уперся и вынырнул в совсем другой сон. Но и сюда доставало притяжение черной щели. Чтобы не утащило, он заставил себя проснуться, открыл глаза и увидел, как из шатра на четвереньках выползает Эд. Глаза бы на него не глядели! Саня ткнулся в сложенные на коленях руки, но долго не выдержал, подсмотрел. Эд возвращался от кустов. Шел медленно, смотрел исключительно под ноги, дергал верхней губой, хлестал веткой по голенищам сапог.

Бить ему в морду расхотелось. Хреново было собаке.

— Наливай, - рыкнул Эд, подойдя к костру.

Шак набулькал ему не из бутыли - из фляжки, которую держал отдельно. Эд махнул, занюхал рукавом.

— Еще плесни.

Апостол без звука добавил. Теперь Эд пил мелкими глотками. И эта порция кончилась. Он уткнулся носом в рукав, а когда оторвался, стало понятно - уже никакой. Глаза подернулись пеленой пьяного равнодушия. Шак забрал у него кружку. Фасолька стащила нагретый плед и укутала собаке плечи. Тот как не заметил. Он и не мигал даже. Сидел, глядя в огонь, истукан - истуканом.

Сане стало страшно. Вроде начал привыкать, а повернуло новой стороной - внутри раненой вороной забилось: да на фига оно мне! Зачем?! Непонятки их и странности; любовь, которая не любовь совсем, а ярмо; обычаи, от которых его воротило.

Лучше - обратно к людям. И что, что тупые. Зато с ними все понятно. Не нарушай, не залезай, не заступай дозволенной черты. Делай, что велено, не нарывайся, не спрашивай, не желай, не смей… делай вид и тебя примут. Играй в их игру - станешь своим. Это ничего, что по одной плашке придется бегать. Научишься. Очередная баба, проведет рукой по лохматой спине, да и намекнет: либо в хозяйстве заместо помершего мужа оставайся, либо на спрос к колдуну пойдешь. Или: глянь-ка чистюков-то понаехало. Тебя как, сразу им предъявить, али в подполе мышей дни три половишь? Чистюки загостились, значит, кот еще посидит. А когда съедут, глядь, он уже к темноте привык. Или стражник придорожный докопается: почто книжку с собой таскаешь? Нашел. Он рыгнет в лицо луком и пивом: докажи. Сам руку ковшиком держит, доказательство принять. Не нашлось, опять же - к колдуну. Тот присмотрится: ать! попался кот.

Все равно когда-нибудь прихватят. На бабе ли, на книге ли, какая разница?

Шак смотрел строго. Собака - сквозь. Солька, как сидела, так и заснула, сейчас в костер свалится. Саня метнулся, успел подхватить, взял на руки. Она сонно чмокнула. Кот, не оглядываясь, понес ее в шатер. Плевать! Принято у них туда заходить после того, или нет? Перебьются. Нечего девчонку морозить. Да и ему надоело макушкой капли ловить. А вы, если хотите, сидите снаружи да переживайте собственную гнусность.

Цыпа спала колода - колодой. Протопай по ней, не проснется. Саня уложил Фасольку и выглянул наружу:

— Шак, тащи собаку в тепло.

Апостол поднялся, сгреб Эда за шиворот и понес. Тот болтался в его могучей длани как тряпка. И этого пристроили и только потом улеглись сами - каждый на свою сторону.

В стенки шатра дробно стучали капли. Рядом всхрапывали лошади. По верхушкам сосен гулял ветер. Саня еще какое-то время вертелся, приноравливаясь к комковатому холодному ложу. Нагрел место и только тогда, дав себе, слово при первой же возможности уйти от арлекинов, уснул.

Засыпал, было тесно и сыро, проснулся - свободно и холодно. Сквозь швы полога пробивался свет. В дальнем углу спал, завернувшись с головой, собака. Кот потянулся. По привычке проверил все ли его вещи на месте, спохватился: да куда им деваться! И высунул голову наружу.

Наконец-то прояснилось, и стало теплее. Пар уже не валил изо рта, вырывался легкой струйкой, и ту заметишь, только если сильно скосить глаз к носу. Шак раскидывал по кустам, недосушенные со вчерашнего вещи. Солька хлопотала у костра. Бутончики в волосах еще не раскрылись. Цыпа с отрешенным видом бродила по опушке.

Саня медлил, прикидывая, как бы так вылезти из шатра, чтобы не намокнуть, и дождался - получил чувствительного пинка под зад.

Э-д-д-д! Сволочь! Кот прыгнул и развернулся. Ну и рожа! Глаза у собаки заплыли. Поспи-ка пьяным в холодной мокрой постели, которая и постелью-то называется исключительно по привычке - лежка волчья. Ща серый глаза продерет и кусаться полезет.

Кот стоял, прикидывая, куда ловчее приложить собаку: в рожу или под дых, а тот вылез, с кряхтением распрямился, насмешливо глянул на готовые кулаки и с места колесом пошел по поляне, завершив каскад сумасшедшим сальто. Взвизгнула Фасолька, чертыхнулся Шак. Цыпа оторвалась на мгновение от своих хождений и без улыбки, строго глянула на озорника.

Саня оторопел. Вот те нате! Вчера была восторженная чокнутая молчунья, сегодня - курица. И все! Чуть что - заквохчет и на тощую задницу сядет: с места не сойду, пока не угомонитесь. Постояла, строго поглазела на расшалившегося Эда и - снова да ладом - по опушке.

— Цыпа, где дорога? - походя, окликнул ее Шак.

— На восток верст пять. Тропа рядом. Повозки пройдут, - отозвалась та, не поворачивая головы. Не до них ей.

Собаку на всякий случай сгоняли в разведку. Пока он шнырил по округе, собрали манатки, зачехлили телеги, поели сами, потом покормили вернувшегося труженика нехоженых троп, и двинулись.

Не сильно езженная, но таки дорога, а не звериная тропа, объявилась именно там, куда махнула крылом вещая беременная курица. Правда, часа три пришлось трястись по кочкам, но дальше дело пошло веселее. Кони застучали копытами в подсохшую землю, повозки запрыгали на ухабах. Саня уже примеривался, достать книжку, когда на головной телеге трубно заорал, а потом и натурально затрубил в рог Апостол.

— Санька, прячь книгу, Цыпа, доставай гадательные причиндалы, - крикнула с облучка Солька.

— Село? - подняла голову курица.

— А леший его знает. Я пока не вижу, но Шак трубит.

— Ага, ага, - заквохтала Цыпа и полезла рыться в сумках. Саня не переставал удивляться, происшедшей в ней перемене. Подменили девку. А, собственно, чего ты, котяра непроходимый, удивляешься? Все куры, которых ты досель встречал, именно так себя и вели. Или они по жизни - беременные? Одну только яловую и удалось повидать, а как покрыли - нормальная наседка.