Огнева Евгеньевна - Дети вечного марта

— Он заложил еще две крепости. Будет и третья.

Правильно, подумал Эд, тебе и двум медвежатам, и спросил:

— Ты переберешься в свою крепость, как только ее достроят?

— Граница требует присмотра, - заученно ответила Эрика.

— Не скучно тебе там будет одной?

Девушка потупилась. Дайрен осторожно положил ей руки на плечи. Она сжалась в комок, так и не подняв головы. Эд почувствовал укол совести, но отмахнулся. Он не мог позволить себе сострадания к отчаянию юной женщины, разрешившей, сделать себя пешкой в чужой игре.

А с котом у нее что-то не склеилось, вдруг сообразил Дайрен, и можно спокойно идти, забавляться с Сабиной. Но он не стал пускать дело на самотек.

Эд подул на мягкие завитки?

— Ты похожа на золотой одуванчик.

— Скоро вернется Александр…

— Не обманывай себя. - Его пальцы нежно обхватили затылок девушки

— Вы были другом моего отца, - беспомощно повторила Эрика.

— Разве это может остановить мужчину?

— Эд…

— Молчи. Я гнал два дня. Я так спешил.

Он руками почувствовал ее недоумение, - какая же ты сволочь, Дайрен! - и коснулся губами виска:

— Пойдем.

Если закрыть глаза, все женщины похожи. Зачем их открывать? Зачем взваливать на себя груз чужого недоумения и чужих надежд? Достаточно ласкать, пока желание не захватит обоих. Это так просто. Эд был мастером, а девушка не умела сопротивляться.

— Ты прекрасна.

Он не врал. Женщина, вызывающая желание, всегда прекрасна. Даже если на утро она окажется уродливой. То - утро. Оно несправедливо. Справедлив вечер. А ночь вообще всех уравнивает. Грозный повелитель так же хочет женщину, как и последний раб. И ему так же могут отказать. Или не отказать.

В какой-то момент пассивное сопротивление девушки кончилось, и она отдалась во власть мужских рук. Эд был нежным настолько, что, в конце концов, и сам увлекся. Он давно так никого не ласкал. Чувство вины, наверное…

Он ее долго и бережно укладывал, давая почувствовать себя, растворить в себе, чтобы сама захотела продолжения, а когда и она подалась, не кончал, пока не уловил ее ответную судорогу. Когда он отодвинулся, девушка еще бессмысленно хлопала глазами и улыбалась.

Напиться, что ли? Она, - Эд не сомневался, - приняла все за чистую монету. А он только сделал дело. Не завтра, так послезавтра вернется Санька и тогда…

— Мне надо идти, - прошептал Дайрен, опасаясь истерики. Глянул, девушка спала.

За окнами клубился сумрачный вечерний свет. Переходы, коридорчики, ниши… он заблудился; вернулся назад, опять побрел кругами, чтобы вывалиться в знакомую галерею на втором этаже. Пальцы коснулись острых, блестящих камешков.

Чуры мои и Пращуры, если вы меня слышите. Дойду ли я до своей цели? Хватит ли мне сил? Мне плохо. Мне муторно. Мне страшно. Вдруг я не достоин? Ответьте, нужно ли предавать, лгать, изворачиваться, убивать? Но если все бросить, жизнь потеряет смысл, существование - основу. Тогда, лучше смерть.

В конце галереи обозначился темный силуэт. Кто-то брел навстречу. Дайрен сморгнул. Шак остановился, не доходя до него шагов пяти. Друг стоял темнее тучи. И без того жесткие складки на лице каменно отвердели. Сжимались и разжимались кулаки. У Эда сама собой задергалась верхняя губа:

— Что?

— Идем.

Пробитая в стене донжона, арка ни кем не охранялась. Люди все куда-то ушли. Эд и Шак проскользнули в темный туннель. Впереди мерцал, догорающий факел. Апостол двигался плавно и бесшумно, как во сне. Они миновали проход и на минутку задержались в тени.

Посреди, круглого, едва освещенного пространства, зияла, выложенная камнями, яма. Убедившись, что в помещении никого нет, Эд подошел, склонился над черной глубиной и тут же отпрянул.

Кого доедали родственники Влада, было уже не разобрать. Медведи, урча, копошились в кровавой куче. А в стороне, припечатав твердь, валялась, - мертвенно-бледная на черном, - оторванная по сустав, кисть человеческой руки.

Камни кладки мягко пошли по кругу. Усилием воли Эд остановил головокружение, чтобы увидеть, как Апостол уходит в арку. Его силуэт четко обозначился на фоне проема и канул в темноту.

Он же догадывался. Больше того, в глубине существа он готовил себя к чему-то подобному. Куда еще Пелинору девать нарушителей границы? Понятно - некуда. Но предполагать - одно, а увидеть окровавленные морды людоедов - другое.

Эд тупо следовал за Шаком. Один пролет лестницы, второй, коридор, еще лестница. Дверь, ведущую на третий этаж, раньше держали на замке. Сегодня она стояла распахнутой.

В анфиладе пустых комнат нежилого третьего этажа на пыльном полу остались четкие следы. Совсем недавно отсюда выносили сундуки и бочонки. В одной комнатушке Эд задержался. Шак поторопил, мимоходом объяснив и так очевидное:

— Заволновался синьор хранитель границы, добро перепрятал. Гости мы, конечно, дорогие, однако золото лучше прибрать. Но я не за этим тебя сюда привел. Идем.

Эд покорно двинулся дальше.

— Смотри. - Шак ткнул пальцем в мозаичную фигуру. На стене, над самым полом, - пришлось нагибаться, - был изображен человек. Рядом расположился… расположилась… или расположилось? смешное, карикатурное существо, у которого вместо ног была еще одна пара рук. Морда предка походила и одновременно не походила на человеческое лицо. Но вместе с тем было безоговорочно ясно: перед ними - аллари и его родич. В библиотеке отца, в альбоме, который показывали маленькому непослушному наследнику, такой картинки не было!

Дайрен отодвинул Шака и уткнулся в стену носом, только на язык не пробовал.

— Апостол, ты понимаешь?

— Да, Эдвард, получается, они тоже аллари.

Древнейший, непреложный, заложенный на биологическом уравне, закон гласил: один вид не может подавлять, подчинять, либо проводить политику геноцида по отношению к другому (определенному) виду аллари. Люди же, - наравне с аксолотлями, - были объявлены чуждыми существами, инородцами, выходцами из другого мира, носителями иной сути. Они под действие закона не подпадали. С одной стороны стояли аллари, с другой - люди. Этот антагонизм считался таким же древним, как сама земля.

Эд опустился на пол и обхватил голову руками.

— Ты давно увидел эту картинку?

— Вчера, - отозвался Шак. - Вернулся - суета. По тому, как бурно обрадовалась моему возвращению Бера, как потащила кормить, мыть и укладывать, понял - я не вовремя. Ну, и подглядел. А когда сундуки перетащили в подвал, поднялся сюда. Пелинора нет. Когда вернется, никто не знает, и…

— Я уже вернулся!

Его рыжая светлость занял собой весь дверной проем. Запыленная броня свешивалась по колено. Подбородок подпирал, плетенный из стальных колечек, массивный воротник.

— Вернулся, - повторил, как гвоздь вбил, князь. - И хочу знать, от чего переполох?