Маргарет Этвуд - Избранные произведения в одном томе [Компиляция]

Но на деле ему ни разу не удалось залучить к себе такую девицу — а если бы удалось, это закрыло бы ему путь к Ирене, которая подавала едва заметные знаки, что, может быть, ну вдруг, у них что-нибудь получится. Ирена не пила и не курила, только подтирала по всему дому за пьющими и курящими, мысленно отмечала, кто что делает и с кем именно, и наутро все это помнила. Она никогда не рассказывала об увиденном, дальше нее это не шло, но по ее умолчаниям можно было кое-что понять.

После того как «Мертвая рука» вышла и получила всеобщее признание — нет, не так, подобные книги не получают всеобщего признания, или, во всяком случае, тогда не получали, это случилось лишь гораздо позже, когда «подобные жанры» десантировались с моря, захватили плацдарм и в конце концов отвоевали мыс на побережье респектабельной литературы, — ну, значит, когда по книге сделали фильм, Джеку стало гораздо проще заманивать девиц. У него появилась репутация — за неимением лучшего, репутация коммерчески успешного писателя, чьи книги выходят массовым тиражом в мягкой обложке с большими выпуклыми золотыми буквами. Проповедовать чистоту искусства и непродажность писателя он после этого уже не мог, зато многих девиц привлекала чернуха — во всяком случае, они так говорили. Даже до того, как появились готы. Возможно, его книга напоминала этим девицам об их внутренней жизни. Впрочем, возможно, они просто надеялись, что он пропихнет их сниматься в кино.

Ах, Джек, Джек, говорит он себе, разглядывая в зеркало мешки под глазами, ощупывая проплешину на затылке и втягивая живот — хотя это получается лишь ненадолго. Какой ты идиот. Как ты одинок. Ах, Джек, прошла пора, когда ты ходил гулять на речку. Где твоя, когда-то большая и крепкая, свечка? [547] И куда делся твой дар — толкать телеги мочалкам? Когда-то ты был такой самоуверенный. Такой доверчивый. Такой молодой.

Договор родился в неприятной ситуации. На дворе стоял конец марта, на газонах лежал кучами серый пористый тающий снег, воздух был холодный и мокрый, а атмосфера в доме — напряженная. Трое соседей Джека сидели за столом на кухне — стол на железных ногах, столешница из «формики», красная с жемчужными разводами — и жевали остатки от ужина: Ирена обычно подавала их назавтра на обед, так как не любила выбрасывать еду. А Джек к обеду проспал, и неудивительно: накануне случилась очередная вечеринка, необычно мерзкая и нудная. С подачи Джаффри, считавшего себя крупным специалистом по заумным иностранным писателям, заговорили про Ницше и Камю, так что Джеку не повезло — все, что он знал об этих авторах, уместилось бы в чайной ложке. Хотя про Кафку он мог бы поговорить — он читал ту уморительную штуку про мужика, что превратился в таракана, и, кстати, очень часто сам по утрам именно так себя и чувствовал. Какой-то садист притащил на вечеринку фляжку медицинского спирта, смешал его с виноградным соком и водкой, и Джек, одурев от нескончаемого сравнительного литературоведения, выпил слишком много этой смеси и выблевал все вплоть до материнского молока. И это вдобавок к тому, что он курил… он не знал, что именно он курил, но оно явно было разбодяжено каким-то порошком от блох.

Так что в тот день он был не в настроении обсуждать тему, безжалостно поднятую Иреной за запеканкой из рыбных консервов и лапши.

— Ты задолжал за комнату за три месяца, — сказала она. А ведь он даже кофе (растворимого) отхлебнуть не успел.

— Господи! — ответил он. — Смотри, как у меня руки трясутся. Похоже, я вчера крупно перебрал!

Блин, ну почему она не может проявить понимание и подобающую женщине заботливость? Даже проницательное замечание его сейчас морально поддержало бы. «Да, видок у тебя еще тот», например.

— Не меняй тему, — сказала Ирена. — Как ты прекрасно знаешь, нам приходится доплачивать за тебя, иначе нас всех отсюда выселят. Так дальше нельзя. Либо найди деньги, где хочешь, либо освобождай помещение. Мы сдадим твою комнату тому, кто сможет за нее платить.

Джек сгорбился у стола:

— Я знаю, я знаю. Господи. Извините. Я все заплачу, только дайте мне время.

— Какое время? — Джаффри недоверчиво ухмылялся. — Абсолютное или относительное? Внутреннее или измеряемое? Евклидово или кантовское?

Никак нельзя без шуточек на уровне вводного курса философии для первокурсников, причем в такую рань. Вот же козел.

— У кого-нибудь есть таблетка от головы? — спросил Джек. Жалкий приемчик, но ничего другого у него в запасе не оказалось. У него и правда голова раскалывалась. Ирена встала и пошла за таблеткой. Не удержалась от соблазна поиграть в медсестричку.

— Сколько тебе нужно времени? — спросил Род. Он вытащил зеленовато-бурый блокнотик, в котором вел расчеты, — он был бухгалтером их небольшого совместного предприятия.

— Ты уже очень давно просишь дать тебе время, — вмешалась Ирена. — Несколько месяцев, если совсем точно.

Она положила перед ним две таблетки аспирина и поставила стакан воды.

— Есть еще алка-зельтцер.

— Мой роман, — пробормотал Джек. Впрочем, этот предлог он тоже уже использовал раньше. — Мне нужно время, я… честно, я почти закончил.

Это была неправда. На самом деле он иссяк на третьей главе. Он описал действующих лиц — четыре человека, четверо сексуально привлекательных студентов, бурлящих гормонами, — и место действия, трехэтажный викторианский дом с остроконечной крышей недалеко от университета. Студенты изрекали загадочные сентенции о своей духовной жизни и много блудили, но на этом Джек застрял — он никак не мог придумать, чем бы их еще занять.

— Я найду работу, — слабым голосом сказал он.

— Какую, например? — спросила жестокосердная Ирена. — Есть еще имбирная газировка, если хочешь.

— Ходить по домам и продавать энциклопедии, — сказал Род, и все трое заржали. Продажа энциклопедий была последним прибежищем отчаявшихся неудачников и бездельников; кроме того, само предположение, что Джек Дейс способен кому-либо что-либо продать, ужасно рассмешило его соседей. Они считали его неудачником, лузером, чье лузерство заразительно; его сторонились даже бродячие собаки, ибо от него разило неудачей — так явственно, словно он наступил в кошачье дерьмо. В последнее время соседи не давали ему даже посуду вытирать — слишком уж много тарелок он перебил. Он делал это нарочно — очень удобно, когда тебя считают ни к чему не годным, это окупается при распределении домашних обязанностей, но сейчас такая репутация работала против него.

— А почему бы тебе не продать акции своего романа? — спросил Род. Он учился на экономическом, потихоньку играл на бирже на свободные деньги и даже оставался в выигрыше — именно с этих выигрышей он и платил за, черт бы его побрал, жилье. Поэтому, когда речь заходила о деньгах, он становился невыносимо самодовольным — причем сохранил это свойство на всю оставшуюся жизнь.