Патрик Уайт - Фосс

Стоявшая на балконе миссис Боннер почувствовала свою беспомощность, продернула ленточку через накрахмаленный чепец и вошла в дом.

– Новостей от немца пока нет, – проговорила Роуз Поршен, чьим обыкновением было утверждать очевидное, вместо того чтобы пытаться сгладить возможную бестактность вопросом.

– Пока нет, – повторила Лора Тревельян.

Она чуть осклабилась, растянув губы в судорожной улыбке, и обнажила прозрачные кончики зубов.

– Пока нет, – пробормотала она, – возможно, мы услышим о нем вечером.

Хотя проговорила это она медленнее, чем намеревалась, мысль в ее сознании мелькнула лихорадочной дрожью. Во рту у девушки пересохло.

– Мне этого человека никогда не понять, – заявила Роуз.

– В каком смысле? – спросила Лора. – Что в нем непонятного?

– Речь у него чудная. По-моему, порой он сам себя не понимает, даже на родном языке.

Лора молчала и слушала вздохи, шаги, паузы, и паузы были самыми громкими.

– И взгляд, – вздохнула Роуз. – Если по-другому не выходит, надо посмотреть человеку в глаза.

Горничная прочистила горло, почувствовав, что сказала лишнее.

Они вошли в дом через оранжерею, где маленькие папоротники звенели колокольцами влаги и острые зубья пальмовых листьев пилили шелк паучьих паутинок. От жары у женщин перехватило дыхание, лица мигом взмокли. Они с большим трудом рассекали зеленый полумрак, идя по коридору из мохнатых ветвей между стенами запотевшего стекла.

– Я понимаю его, – сказала Лора, – хотя и не разумом…

Она пребывала в каком-то угаре.

– Я понимаю его, даже когда не могу с ним согласиться.

Другая женщина с усилием перевела дыхание.

Войдя в дом, девушка приложила руки к вискам, наслаждаясь прохладой. Когда она не могла его понять, она за него молилась, хотя в последние ночи счастье лишало ее дара речи, а молитве больше способствует состояние противоположное.

Тем вечером мистер Боннер вернулся в свой полный роз дом рано, по новому обыкновению, и первой ему встретилась племянница, которая проходила по холлу, направляясь с каким-то поручением в кладовую. В способах выражения привязанности торговец тканями был приверженцем строгого соблюдения некогда заведенных ритуалов, поэтому чопорно поцеловал ее и заметил:

– Наконец-то пришло известие от экспедиции – сегодня, пакетботом из Ньюкасла. Они у Сандерсона. Или уже покинули его владения. Сейчас как раз должны быть на пути в Даунс. Так-то вот, – добавил он чуть пренебрежительно, или же так оно прозвучало.

Правда заключалась в том, что мистера Боннера злило любое вторжение в распорядок дня, даже долгожданные события или новости.

– Все в добром здравии? – спросила Лора.

– Все в хорошем настроении, – поправил ее дядюшка. – Говорить о здравии пока рано. Сейчас-то они жируют.

Как приятно находиться в собственном доме и знать, что никакие страдания в ближайшее время тебя не ожидают!

Девушка направилась прочь по каменному коридору. Звуки шагов раздавались холодно и бесстрастно.

– Ах да, Лора, вместе с моим письмом пришло и твое. Написано той же рукой, мистером Фоссом. Бери скорей.

– Письмо, – проговорила она, ничуть не удивившись, взяла конверт и отправилась по делу.

Выполнив намеченное, Лора Тревельян пошла прямиком к себе в комнату, которая хотя и была открыта для тетушки и для кузины, уже вмещала в себя столь многое из ее тайной жизни, что лишних секретов не боялась. Лора села, сломала неуклюжую печать, развернула бумагу и принялась читать.

Вечером, за десертом, они обсуждали полученные новости, и миссис Боннер спросила:

– Можно ли судить по письму мистера Фосса, что он наконец доволен тем, как идут дела?

Миссис Боннер полагала, что люди вечно всем недовольны, разумеется, исключая саму себя.

– Да-а, – протянул ее супруг с таким видом, словно хотел сказать «нет». – Как я понял, ему сильно не по нраву участие Джадда, особенно теперь, когда он встретился с ним лично и не нашел причин для возражений.

– Что за человек этот Джадд? – спросила миссис Боннер.

– Насколько я могу судить со слов Сандерсона, очень спокойный, очень разумный. И храбрый как лев! Джадд наделен исключительным мужеством и физической силой.

– Все ясно: мистер Фосс возражает против льва! – заявила Белла.

Подобные разговоры наскучивали ей довольно быстро, и забавы ради она порой строила из себя глупую маленькую девочку. Вот и сейчас она упоенно лакомилась ранними персиками, позабыв о подобающих леди манерах, и с ее пальцев вовсю капал сок.

– Потому что лев вполне может им закусить! – хихикнула Белла. – Впрочем, я этому льву не завидую – кому нужны сплошные кости да черные волосы!

– Белла! – Ее мать нахмурилась.

Подумать только, уже невеста, а персики есть так и не научилась…

Мистер Боннер подвигал челюстью так, будто во рту у него персиковая косточка.

– Может быть и так, – одобрительно кивнул он, и сам готовый расставить сеть, чтобы помочь этому льву. – А что за впечатление, – продолжил он, – сложилось у вас из Лориного письма?

– Какого такого письма? – не поняли миссис Боннер и Белла.

– Мистер Фосс был настолько любезен, – проговорил коммерсант, – что написал Лоре той же почтой. Разве ты не поделилась новостями, Лора?

Молодая женщина чуть подвинула тарелку с пушистой кожурой персиков, при таком освещении почти кровавой.

– Да, я получила письмо, – ответила она. – Даже скорее краткую записку. Заверения в дружбе и общие любезности, новостей особых там нет. Мне и в голову не пришло делиться с вами подобной безделицей.

Мистеру Боннеру почудились в племяннице признаки необычайного смятения, и он принялся размышлять, не стоит ли причинить ей боль – и ради ее блага, и ради семейного спокойствия. Помимо исправительной функции, домашнее насилие бывает порой легким и приятным видом спорта…

Сразу после этого они отодвинули стулья и вышли из-за стола.

Дни продолжали наливаться той чувственной красотой, которая уже была им присуща. Конечно же, я знала, говорила себе Лора Тревельян, и все же оставалась в замешательстве. Тому весьма способствовали огромные распустившиеся розы, опьянявшие своим ароматом незваного гостя, который осмелится пройти под шпалерами, и слишком спелые, слишком тяжелые плоды, трепещущие посреди узких длинных листьев, падающие на землю. В жесткой, как проволока, траве ноги попирали живую и при этом восхитительно податливую, пахнущую персиками плоть.

Она закрывала глаза и ехала на север с ним рядом между невысокими холмами, то зелеными и мягкими, где по бокам лошадей шуршали тонкие листья молодых злаков, то твердыми и синими, как сапфиры. Двое визионеров двигались вперед, зубы их ослепительно сверкали на солнце, и лица мужчины и женщины, от любви утратившие черты различия, естественно, были повернуты друг к другу, и время от времени они замечали столь неуместно личные образы. То, о чем они говорили, еще не превратилось в речь, еще только витало в воздухе, в шуршании листьев, в жизнерадостных криках птиц. Они ехали, и вся металлическая упряжь сплеталась воедино – к примеру, стремена и мундштуки во рту у лошадей. Кожа также была в их путешествии не менее сильным источником ощущений, и по вечерам голова буквально проваливалась в подушку теплого, мокрого седла. Руки незрячих отполировали луки настолько, что они стали гладкими, как слоновая кость.