Патрик Уайт - Фосс

«Мы должны использовать их в своих целях наилучшим образом», – намекнула Лора Тревельян.

Оттуда, где Фосс стоял, он видел секретное место у основания ее шеи, нежнейше-кремового цвета, и полосу зеленовато-белой вуали вокруг твердой темной короны ее шляпы. Пока он не смел к ней прикасаться, не считая принятых в обществе жестов или бесформенных и самоочевидных вольностей, допустимых во сне. Человеческие взаимоотношения бескрайни как пустыни: дерзать в них приходится все время, казалось, намекает она. Пламя костра играло на улыбке девушки, точнее – женщины, которой она становилась. Шея и плечи Лоры выглядели одновременно убежденно и убедительно. Вот только глаз ее он не видел. Это потому, сказала она, что ты не можешь вспомнить. И правда. Он запомнил ее по словам и идеям, которые они предлагали друг другу, и по бесспорной выразительности итальянского почерка, вследствие чего очертания были довольно расплывчаты. И в то же время позволяли надеяться. Она повернулась, обратив к нему чуть заостренное лицо с позабытыми им глазами. Он не звал ее ближе, страшась несуразности тусклого, запачкавшегося в пути платья.

Вокруг зазвучали крики людей и животных. Ральф Ангус пустил лошадь легким галопом, догнал Фосса и коротко доложил обстановку.

– Мистер Фосс, – сказал он, всем своим видом выражая почтительность, – овцы совсем выбились из сил. Они отстали на целую милю, сэр.

– Хорошо, Ральф, – ответил немец. – Бери Дугалда или Джеки и устраивайся на ночлег рядом с овцами. Уже поздно. Завтра видно будет.

Джадд-каторжник, который гнал изнуренных коров, окинул его укоризненным взглядом.

– Надо было разбить лагерь раньше, сэр, – заметил Джадд, пока еще почтительно.

– Да-да, – согласился Фосс. – Мы прошли слишком много. Это было ошибкой. Вы правы, Джадд. В следующий раз я приму ваш совет к сведению.

Джадд сам не ожидал, что его настолько впечатлит здравый смысл и улыбка главы экспедиции. За исключением Тернера, который ворчал из-за стертых бедер, при виде огня утешились все. Коровы, бредущие, низко опустив головы, остановились. Лошади стали тереться мордами о мокрые от росы ноги. Мул потянулся к ветвям ближайшего дерева. А люди, хотя рты их побелели от жажды, сразу принялись обживать уголок земли среди сумрака.

После того как Джадд смешал муку с водой, сунул тесто в угли и достал из столь малообещающего ложа пухлую буханку хлеба, они нарезали себе говяжьей солонины, которой их снабдил в дорогу Бойл из Джилдры, и стали пить обжигающе-горячий красный чай. Казалось, больше им и желать нечего.

– Что за чай без молока? – проворчал Тернер. – Отрава!

– Прогуляйтесь милю-другую в темноте, – предложил Фосс, – до стоянки, где ночуют козы с мистером Ангусом, и будет вам молоко, если доить не лень.

Некоторые сочли это шуткой и угодливо рассмеялись, а Тернер яростно сплюнул горькие листья, к тому же отдававшие металлом.

– Бедняга Тернер! – засмеялся Гарри Робартс. – Тернер, путь у тебя тернист!

Мальчик никак не мог остановиться и хохотал без умолку. Явная простота ночного неба смутила его недалекий ум. Он чувствовал себя свободным и от прошлого, и от будущего. Ликующее тело Гарри позабыло про неудобную одежду.

– То-то же, Тернер! Каково я загнул, а?

Он так радовался, этот большой мальчик, хохочущий во все горло.

Тернер совсем скуксился. Он затаил обиду на всех и вся.

– Ладно, обойдусь и без молока, – ответил он. – Что мне еще остается?

Долгое время Гарри Робартс радовался шутке, которую услышал, и той, которую сочинил сам. Более того, лежа, сунув локоть под голову, он с восторгом обнаружил, что, соединив звезды линиями, можно придумать свои созвездия. Настоящие имена, некогда сказанные мистером Фоссом на корабле, давно позабылись, ведь сами звезды куда более настоящие, чем их названия. Потом восторг сменился недоумением. Выходило, что Гарри не разговаривал с мистером Фоссом уже несколько дней. В результате кое-кто заснул в печали и во сне лизал руку по-собачьи, до последнего кристаллика соли, испытывая скорее досаду, нежели утешение.

Постепенно им открывалась вечность, а личные надежды и страхи утрачивали всякий смысл. По утрам люди просыпались и вскакивали, ощущая покорное почтение к окружающим ландшафтам. Роса пропитывала травы насквозь. Пауки сшивали кусты воедино. Последние звезды, наводящие нестерпимое уныние, не желали гаснуть и держались за белое небо до конца.

После завтрака, как обычно, состоявшего из солонины или свежей убоины и чая, приготовленного из мутной воды, нацеженной со дна пересохших источников или из бурдюков, Фосс при содействии Джадда снимал показания приборов и пытался определить местонахождение. Джадд извлекал из чехлов эти трепетные устройства из стекла, металла и ртути. Джадд был их хранителем, в то время как Фосс смотрел на страсть своего подчиненного со снисходительностью высшего существа. Сам он сиживал с большим блокнотом на коленях, покрывая страницы изящными буквами и цифрами, записывая черными чернилами легенду. Иногда по его волосам топали столь же черные и изящные пауки, насытившиеся росой, и ему приходилось их стряхивать. Посягательства насекомых немец воспринимал как личное оскорбление. Тем временем воздух утрачивал аромат росы и снова начинал пахнуть пылью. Люди закрепляли подпруги и чертыхались сквозь зубы. По мере того как солнце поднималось все выше, кожа на их черепах натягивалась. Иные морщились и отводили взгляды от сверкающих приборов, с помощью которых Фосс и Джадд прокладывали маршрут вопреки воле Провидения. Впрочем, скептики продолжали путь, потому что были преисполнены решимости и потому что их души и тела уже прониклись этим ритуалом движения к цели.

Они все глубже погружались в страну, постепенно овладевавшую ими, и с удивлением оглядывались на свою прошлую жизнь, в которой они напивались, возлежали с женщинами под сенью деревьев, подумывали отдать Богу душу или вонзали нож в Его образ и подобие – в другого человека. Как-то раз Фосс поднял взгляд от путевого журнала и понял, что на следующий день будет Рождество. Следуя инстинкту самосохранения, он не стал говорить никому, и люди, полагавшиеся на его суждения и расчеты, едва не проехали мимо.

Пэлфримен тоже знал, но поскольку не был человеком действия, скорее, наблюдателем или даже житейским страдальцем, то решил подождать и посмотреть, что будет.

Если в случае с Фоссом сработал инстинкт самосохранения, велевший ему избегать Рождества, то в случае с Джаддом речь шла о желании самоутвердиться, и он вспомнил. После смерти от кнута и железа он временами страстно жаждал возродиться к новой жизни и теперь преисполнился надежд. Возможно, в лоне семьи ему это так и не удалось потому, что мешали глаза, отчасти видевшие его страдания. Другое дело – товарищи по экспедиции и даже сам немец, которые воспринимали Джадда как человека из камня. При благоприятных обстоятельствах он сумел бы раскрыться и явить свои потаенные таланты.