Патрик Уайт - Фосс

– Неужели? И что он там пишет?

– Откуда же мне знать? – рассердился Гарри. – Я умею читать только большие буквы.

Мужчина и мальчик продолжали трудный подъем, сидя на одинаковых лошадях.

– Он ведет путевой дневник, – наконец решил мужчина. – Как мистер Фосс.

– Вовсе нет, – сказал парнишка. – Не тот у него вид. Я смотрел, как он пишет.

– Полагаю, когда-нибудь мы увидим, – вздохнул мужчина.

– Не мы, – усмехнулся парнишка. – Это увидит пустыня – страницы будут летать, пока их не сожжет солнце. Нас тут уже не будет.

– Я не умру! Хотя не очень-то умею читать, – процедил мужчина сквозь зубы.

– Все мы умрем.

– Гарри, ты сбрендил! – вскричал Джадд.

– Знаю, я немного простоват, – признался парнишка, – и не умею говорить хорошо.

Гарри даже позабыл про Фосса, и когда снова поднял взгляд, тот уже ушел, оставив после себя лишь солнечные мечи, вонзающиеся в кварц и в длинное, мягкое облако небесной пряжи, которое и представить трудно тем, кто слишком долго смотрел на грязные шкуры своих убогих овец. Впрочем, за день облако и само запачкалось и выросло, сделавшись совсем неприглядным.

К вечеру люди, лошади, мулы и коровы перевалили за хребет и собрались в том месте, где лощина соединялась с руслом пересохшей реки.

– Наверняка пойдет дождь, – говорили люди, чьи глаза и потрескавшиеся губы уже блестели от влаги; лошади удрученно ржали, тупые морды коров нюхали воздух.

В надежде, что река наполнится водой, лагерь решили ставить прямо там и подняться вверх по склону в случае необходимости.

– А как же быть с овцами? – вспомнил Пэлфримен.

Фосс избавился от овец одним взмахом руки:

– Придется их бросить, они не справляются. Время дорого!

Дождь тоже грозил обернуться потерями во времени, и он мрачно поглядывал на тучи, влага из которых вскоре освежит и его самого.

– Если их кормить и поить как следует, овцы пойдут быстрее, – заявил Джадд.

– Нет, – ответил Фосс. – Нет! Их слишком мало. Оно того не стоит.

Коричневое небо прорезала зеленая вспышка молнии.

– Овцами придется пожертвовать! – закричал немец, перекрывая раскаты грома и вдыхая предгрозовой воздух до тех пор, пока едва не лопнул. Потом добавил, исходя из соображений практичности: – Ничто не мешает Ральфу и Тернеру заколоть парочку про запас. Мясо мы высушим и возьмем с собой.

Скалы содрогнулись от грома.

– Нужно предупредить Ральфа! – продолжал кричать немец, обращаясь к тем, кто расстегивал подпруги, развязывал узлы, стреноживал лошадей или натягивал жалкие куски парусины, прикрывая нежелание возвращаться на кряж. – Дайте подумать, – проговорил Фосс, ликуя вместе с бурей.

Особенно беспощаден бывал он к проявлениям людской слабости, и теперь, посреди этой коричневой бури, мог обвинить в ней почти любого.

Затем, как ни странно, он передумал.

– Лучше поезжайте вы, Фрэнк, – велел он Лемезурье, обратившись к нему с заговорщицким видом.

Фосс давно уже понял, что молодой человек обладает изрядной силой воли или даже одержим демоном, похожим на его собственного. Кривясь в одобрительной улыбке, от вспышек молний губы немца отсвечивали зеленым.

Лемезурье в ответ не улыбнулся, молча сел на все еще оседланную лошадь, точно того и ждавшую, и уехал.

Кобылу пришлось подгонять. Та карабкалась обратно на кряж с понурым видом, неуклюжая словно мул, ибо лошади перенимают от человека более рациональную модель поведения, а мулы себя этим не утруждают. Человек и лошадь двигались сквозь неуместные бурые сумерки, наступившие на два часа раньше положенного времени. Тучи опустились так низко, что стало видно их фактуру – грязные пучки кружились вихрями, растрепывались от ветра и рвались об вершины скал. Гром рокотал с мощью камнепада, временами всаднику приходилось нагибать голову, чтобы избежать столкновения с надвигающейся бурей, и в такие моменты поля шляпы ничуть не защищали, напротив – били по глазам.

И тогда он сдернул шляпу и сунул в седельную сумку.

Тотчас же спутанные волосы заструились на ветру, обнажив бледный лоб, и Лемезурье почувствовал, как с него свалилась часть людского бремени. Ветер врывался в рот и спускался по чуткой трубке горла, пока не овладел им окончательно; сердце стало громом, изорванные нервы молний исходили из его собственного тела.

Он успел доехать до дальнего края хребта, начать спуск и запеть песню угнездившейся в нем бури, и тут пошел дождь: сначала захлестал отдельными струями, потом разом хлынули холодный серый свет и твердые капли, погрузив всадника в свое таинство, и тот растекся, побежал ручьями, впитался в уста земли, то замедлялся, то ускорялся, но снова и снова зачем-то становился одним целым, подчиняясь мощи чужой воли.

Ангус и Тернер, которые заползли под каменный уступ, образующий неглубокую, неудобную пещерку у подножия горы, выглянули наружу и в сумерках увидели на склоне Лемезурье. Они окликнули его, и Фрэнк направил к ним свою осторожно ступавшую кобылу.

Лица троглодитов блестели, как и скалы вокруг, потому что они промокли, не успев добежать до укрытия. У посланника, проехавшего сквозь тучи, их человеческая природа вызвала чувство гадливости. Овцы сбились в кучу и ежились от дождя, причем многие выглядели так, словно уже никогда не поднимутся. Козы льнули к скалам и кустам, чрезвычайно возмущенные проливным дождем.

Лемезурье передал послание, не спешиваясь.

– Стреножь свою клячу и давай к нам, Фрэнк! Тут хорошо, а утром поможешь доставить баранину в лагерь.

Благодаря каменной крыше и кучке сравнительно сухих веток погонщикам удалось развести небольшой костерок и начать поджаривать черствые лепешки и обрезки волокнистого мяса под аккомпанемент треска сучьев. Судя по глазам, они были совершенно счастливы, но лишь по человеческим меркам, поэтому Лемезурье, которому иногда доводилось приобщиться к бесконечности, не пожелал вступить в их круг.

– Нет, – ответил он, – я поеду обратно.

– Ты сбрендил! – прокричал Ангус, который научился лелеять свою ограниченность как явное доказательство здравого ума.

– Там темно! Ты свернешь себе чертову шею! – завопил Тернер, надеясь, что предупреждение только подтолкнет Лемезурье.

Снова сверкнула молния. Зеленый всадник посмотрел на лица двуногих скотов в каменной конуре. Поскольку ветер и дождь говорить не давали, он не стал ничего отвечать и развернул тощую лошадку. Лемезурье не знал, как обращаться к этим особям, в душах которых читал без труда, – слишком они его ужасали.

В начале подъема сквозь зубчатые скалы кобыла жалобно заржала, но преисполнилась надежды. Всадник отпустил поводья и доверился ей. К этому времени он заметно понурился, потому как настолько крепко привязался к своей земной оболочке, что не смог вырваться и воспарить до вершины бури. К нему присоединился Фосс и незримо шел с ним рядом, высмеивая Лемезурье за его неудачи, за неспособность разъять скалу и открыть последнюю тайну. «Фрэнк, говорю тебе, – произнес наставник, – ты преисполнен галлюцинаций интеллектуального толка, пожалуй, я мог бы посодействовать тебе, кто так любит знание, приходящее с владычеством над каждым иллюзорным миром, то есть духовную силу; в самом деле, как ты, наверно, догадываешься, азъ есмь азъ есмь азъ есмь…»