К началу - М. Я. Геллер

[146/147]

клетки», из мира, в котором он живет и который живет в нем.

В годы «оттепели» молодые писатели, входившие в литературу после смерти Сталина, удивившие хранителей официальной доктрины языком, одеждой, музыкальными вкусами персонажей, оправдывались тем, что они хотят только показать: молодой человек в джинсах, слушающий джаз, говорящий на сленге, так же предан социализму, как и его отцы и старшие братья. 30 лет назад молодым писателям не поверили. Только сегодня их «мессаж» понят.

Во время разговоров с Горбачевым президент США Рейган не переставал повторять, раздражая собеседника, полюбившуюся ему русскую поговорку: «Доверяй, но проверяй». Эта поговорка очень точно выражает политику «гласности». Советскому человеку доверяют: награждая различными привилегиями - читать бывшие запрещенные книги, слушать бывшие враждебные «голоса», получать информацию о всевозможных бедах и несчастьях, обрушившихся на Советский Союз в годы «культа», «волюнтаризма», «застоя». Но его неустанно проверяют - бдительно контролируя границы «гласности».

Техника «гласности», измерение дозы дозволенности и недозволенности, осваивается в марше. Прежний опыт тщательно учитывается, но принимаются во внимание и новые обстоятельства. В основе концепции - обязательное условие: место встречи выбирает власть. Высшая инстанция, обеспечивающая «гласность», контролирует печать, все средства информации. Через них распространяются все, в том числе и самые «революционные» лозунги, определяющие направление дискуссии, размышлений, недовольства советских граждан. Редактор независимого московского журнала «Референдум» Лев Тимофеев пишет: «Заметьте, каждый раз, говоря о гласности, мы имеем в виду некий волевой акт: разрешили издать, разрешили обнародовать, разрешили приоткрыть»26.

Важный элемент: опережение. Сверху пришли главные лозунги: демократизация, гласность, борьба против социальной несправедливости. Сверху было спущено имя

[147/148]

врага: бюрократия. Читатель М. Руденко написал в «Известия» письмо, в котором говорит, что нынешняя гласность напоминает ему «трюк, придуманный и широко применяемый японскими фирмами: там в каждом цехе есть комната, в которой содержатся резиновые куклы - точные копии цеховых мастеров и вообще фирменного начальства. Принцип их использования таков: не нравится мастер цеха - подойти к его резиновой копии и дай ей по морде». М. Руденко пришел к выводу, что гласность - это «жалкая подделка под японский вариант: дескать, вам, граждане, не нравятся бюрократы, которые чуть было не довели общество до ручки, - кто вам мешает их бичевать, именуя изо дня в день «врагами перестройки»?27

Публикация подобного письма, на первый взгляд дерзкого и смелого, приносит множество дивидендов: свидетельствует об открытости газеты, об отсутствии запрещенных тем, о возможности идти со всеми вопросами в печать, привлекает новых читателей. Советская печать, многие годы терявшая читателя, превратившаяся в объект насмешек, утратившая доверие, обрела с гласностью новую жизнь. Тиражи возросли фантастически. Рядом с журналами и газетами, давно известными читателю, приобрели популярность новые издания. Первое место по тиражу занял еженедельник «Аргументы и факты». Десять лет назад его тираж составлял 10 тыс., в начале 1989 г. он достиг двадцати с половиной миллионов. В начале 1990 г. - превысил 30 млн. экземпляров. В журнале 8 страниц, годовая подписка стоит всего 3 рубля, статьи короткие, много писем читателей. «Аргументы и факты» приносят сенсационные материалы о дочери Сталина, о числе жертв сталинской эпохи, о государственном дефиците. Журнал регулярно публикует статьи о советском прошлом, заменяя для учителей отсутствующие учебники истории. Немногим уступает тиражом орган Центрального совета профсоюзов «Труд» (20 млн.) - это в два раза больше, чем тираж «Правды», которая, впрочем, тоже не может жаловаться на свои 10 миллионов (на 1.1.1989 г. - 9 млн. 664 тыс.). Увеличилось число читателей

[148/149]

и других центральных партийных изданий: «Советская Россия» - тираж 4 млн. 221 тыс., «Политическое образование» - 1 млн. 862 тыс., «Агитатор» - 1 млн. 231 тыс., «Коммунист» - 930 тыс., «Партийная жизнь» - 811 тыс.

Значительно повысился интерес и к другим средствам массовой информации. Это несомненный успех политики гласности: советские люди возвращены в поле воздействия контролируемой пропаганды. Возможность создания частных издательств, публикации частных журналов и газет была отвергнута властью. Об отношении к гласности, как оружию партии, может свидетельствовать правительственное постановление, принятое 23 октября 1987 г., о запрещении создания издательских кооперативов. Оно оставалось секретным до тех пор, пока сообщение о нем не появилось в независимом бюллетене «Гласность». Главная цель постановления, как объяснил один из его составителей, «оградить общество от социальной, идеологической и нравственной опасности, которую таят в себе кооперативы»28.

Процесс «гласности» может казаться неудержимым. На 5-й международной книжной выставке-ярмарке в Москве, состоявшейся в сентябре 1985 г., английским издателям не разрешили выставить «1984» Джорджа Орвелла. В феврале 1989 г. роман Орвелла начал печататься в московском журнале «Новый мир». В 1985 г. председатель Госкомиздата Б. Пастухов настаивал: «Мы по-прежнему решительно защищаем советского читателя от навязывания ему произведений с чуждыми идеологическими, этическими и эстетическими воззрениями…»29 В 1989 г. М. Горбачев выражал недовольство тем, что «в некоторых дискуссиях выдвигается вопрос о том, что для перестройки рамки социализма якобы тесны. Исподволь подбрасывается мысль о политическом плюрализме, многопартийности и даже частной собственности»30.

Шок, вызванный «гласностью», понимаемой как разрешение на публикацию прежде запрещенного, на позволение писать о проблемах, совсем недавно еще совершенно «закрытых», был результатом полной неожиданности

[149/150]

подарка. В 1967 г. Александр Солженицын писал съезду писателей о необходимости гласности, о гласности вспоминали «диссиденты». Хорошо было известно, чем это кончалось. И вдруг - взрыв: по одному лишь слову Лидера все переменилось. И то, что вчера еще казалось невозможным, потому что было абсолютно несовместимым с господствующей идеологией, стало возможно и перестало удивлять. Печатаются не только А. Платонов, М. Булгаков, Б. Пастернак, но и Артур Кестлер, Джордж Орвелл. Появился том статей Н. Бухарина и, несомненно, появятся тексты Л. Троцкого. Русская пословица настаивает: дареному коню в зубы не смотрят. Дареной «гласности» стоит, однако, заглянуть в «зубы», чтобы убедиться - исчезли они совсем или сохранились. Что делает цензура, если она еще существует? Превратилась ли «гласность» в неуправляемый, стихийный процесс, сдерживаемый только дефицитом бумаги?