Александр Генис - Эссе 2003-2008

- Американец, - вздыхает хозяин и идет за скатертью, хотя я бы обошелся и газетой.

Зато я помню ту историю, которую в России знают хуже всего, - свою и недавнюю: «Историю государства Российского от путча до наших дней». Прошлое одного из самых молодых, наряду с Молдовой и Черногорией, государств Европы окутано туманом, благородно скрывающим стыдные, как подростковые сны, воспоминания о первых днях свободы. Но я-то помню, какими они были.

На Невском сияло солнце, а я еще не завтракал. В столовой, уже переименованной в кафе, подавали спиртное и сдобу. Остановившись на втором, я сел лицом к проспекту, с которого в зал ввалился пьяный с молодой щетиной. Его треники до самого паха оттягивал пистолет неведомого мне калибра. Пирожными юноша не интересовался, а водка в него уже не лезла. Ему страстно хотелось стрелять, и это было понятно всем, но яснее всех позеленевшему официанту. Прикинув траекторию и учтя рикошет, я ушел, не допив кофе. Надеюсь, что этот молодой человек не дожил до наших дней, оставшись на заре революции, победы которой так заметны от Кремля до Садового.

- Как Август - Рим, - сказал мне наблюдательный иностранец, - Лужков взял Москву кирпичной, а оставит мраморной.

- Была красной, станет белой? - переспросил я.

- Вроде того, - не понял меня собеседник. - Сегодня - это город рантье: у москвичей вместо нефти недвижимость.

И они ею пользуются в свое удовольствие. Американцы ездят по Москве верхом - на велосипедах, немцев я видел в метро, русских - в «Мерседесах». Революция, о которой предупреждали большевики, свершилась, хотя в ее музее на Тверской, где в горячие дни рядом с «Максимом» стоял обгоревший в 91-м троллейбус, вновь остался только старый пулемет - с Гражданской.

Первый признак революции: язык не поспевает за историей. В прошлый раз его сократили до аббревиатуры, в этот - наоборот, удвоили, создав словарь дуплетов.

До этого язык революции обходился слогами. Впервые я услышал его язык от Мамонова, который юродивым уже был, а святым еще нет.

- Крым-рым-мрым, - выл он со сцены Линкольн-центра благую весть перестройки, простую, как мычание, и столь же искреннюю.

- Что это было? - спросил я его, пробравшись за сцену.

- Русская народная галлюцинация.

Окрепнув, язык научился говорить по-новому.

- Люблю, - сдуру признался я интервьюеру, - вкусно поесть.

- Топовые продукты образуют мой тренд, - перевел он меня на русский, скрашивая допотопную ущербность эмигрантского языка, трусливо чурающегося заимствований.

«В арабском языке, - писал дотошный Гиббон, - 80 слов для меда, 200 для змеи, 500 для льва и 1000 для меча».

Сегодняшний русский богатеет за счет не своих ресурсов. На каждое родное слово есть чужое, точно такое же, но намного дороже. Язык полон не новых понятий, а старых, с другими названиями. Как стихи и молитвы, они могут служить магическим оберегом, лексическим амулетом, формулой заклинателя, приносящей победу пермской команде «Урал-Грейт», во что бы они ни играла.

С этой точки зрения первая часть названия «Экспресс-дизайн «Старик Хоттабыч» дословно переводит вторую. Чужеземный корень всегда волшебный. Он сидел в словаре, словно джинн в бутылке, пока реклама не разнесла ее вдребезги, выпустив на волю иностранного духа. Он обладает чудесной способностью не столько преобразовывать, сколько приукрашивать реальность, называя ее по-новому.

Характерно, что в этой декоративной игре разума хранители языка участвуют вместе со всеми. Прочитав заголовок «Шорт-лист и лонг-лист Национального бестселлера», старый филолог меланхолически заметил, что от русского в этом предложении осталось только одно слово - «и».

Но это не страшно, потому что сегодня по-русски можно изъясняться и на английском. Прообраз такого языка возник в разгар «холодной войны», когда Энтони Берджесс создал воляпюк двух держав и написал на нем «Заводной апельсин». Но, как это всегда и бывает, история распорядилась прогнозом вопреки обещанию пророка. Не русский овладел английским, чего боялся автор, а наоборот: английский - русским. Это даже удобно, потому что английский язык, поделившись своей самой мускулистой частью речи, теперь за нас все делает - и шопинг, и шейпинг, и (не вру!) улучшайзинг.

При этом, в отличие от исторических прецедентов вроде татарского ига и норманнского нашествия, это завоевание оказалось сугубо мирным, даже - благодушным. Английский не победил русских, а соблазнил их, в основном - съедобным. Оказавшись «кухонной латынью», английский все время будит аппетит - даже к политике, особенно когда она устраивает «Лобстерный саммит».

Язык, однако, как деньги, не бывает глупым. Он всегда знает, что делает, в том числе - за столом, где обнаруживается подспудный смысл чужеземной напасти.

Дело в том, что полузнакомая еда служит посредником, примиряющим противоречия вступивших в контакт цивилизаций. Вот так мореходы очаровали гавайцев консервированным лососем, сразу похожим и не похожим на того, что туземцы ловили в океане. В Москве подобную роль играл напоминающий котлету, но недотягивающий до нее гамбургер. Не зря в первый «Макдоналдс», как в Большой театр, приезжали гости из провинции. Сам я попал в него год спустя, когда схлынула очередь. От всех остальных он отличался тем, что кофе не было, а за кетчуп брали три рубля.

Пережив трудности роста, вкрадчивый бизнес соблазна вырос в бандершу, которая выдает банальное за экзотическое, величая своих товарок баядерками. Только назвав остывший чай «айс ти», его можно обменять на пять долларов. И самым дорогим из всех блинов на Тверской оказался не с икрой и семгой, а тот, который назывался «э-мэйл».

- Когда я читал «День опричника», - признался я на прощание московскому другу,

- мне показалось, что Сорокин спорит с Путиным о том, какой будет Россия - Петра или Ивана?

- Она стала и той, и другой, и третьей. Ее формула: верхам - новая революция, низам - старая. Одним - ресторан «Ваниль», другим - кровь и почва.

- Не знаю, но я заметил, что, разбогатев, люди меньше говорят о любви к народу, откупаясь от него яйцами Фаберже.

- И слава богу. Самая безопасная в мире революция - консьюмеристская. Потребительская, - добавил он для меня.

Александр Генис

Как устроено Такси Нью-Йорка

В Нью-Йорке такси вместо статуи Свободы встречает эмигранта в Америке. Этот тамбур на пути в страну позволяет быстро и наверняка заработать первые живые деньги. Искус той же таксистской простоты: нигде нет столь элементарной зависимости между трудом и зарплатой. Конечно, это только арифметика бизнеса, нехитрые правила сложения, которые проходят в приготовительном классе американской мечты. Естественно, здесь мало второгодников. В Нью-Йорке водительский корпус ежегодно обновляется на четверть. Такси - состояние не постоянное, а промежуточное, это - не профессия, а работа, не цель, а средство, средство транспорта, перевозящее эмигранта от места прибытия к месту назначения.