Аркадий Ипполитов - Эссе 1994-2008

Впрочем, таковым они и были изначально. Никто из великих мастеров изготовлением куколок-спасителей не занимался, и буквально с самого начала их производство можно назвать массовым. В сущности, трогательный вид Bambino Gesu должен был понравиться самой невзыскательной публике. Слащавая красивость свойственна им всем, и они похожи, как цыплята из одного инкубатора, - все бело-розовые, пухленькие, светлокудрые и ясноглазые.

Человека с развитым религиозным сознанием должно возмущать поклонение куклам из папье-маше. Человека с развитым вкусом должна возмущать их одинаковая смазливость. Это, наверное, правильная реакция, но так ли уж она естественна и необходима? На экспозиции Баварского музея охватывает чувство умиления, и точно так же чувство умиления охватывает в чешской церкви. Естественная религиозность, украсившая узорными вышивками рубашечки и пеленочки джезуаток, защищается своей наивной чистотой от требований развитого сознания и развитого вкуса.

Христос превращается в куклу, но и в кукле присутствует Христос. Конечно же, когда Спаситель предстает в позе и наряде маленького короля, это не соответствует ничему. Невинность сознания почитателей подобных кукол помогала им не замечать множества несоответствий. Христос в современных пеленках и расшитых мантиях мало соответствует евангельскому образу Божественного Младенца в простых яслях. Мало кто сейчас, однако, будет проклинать вместе с Савонаролой развратное сознание, разукрашивающее Святое Семейство непотребным великолепием. История со всей очевидностью доказала, что проповеди аскетов, сколь благими намерениями они бы не питались, оборачиваются страшными делами, в отличие от умиления Святого Франциска, разукрашивающего проповеди цветочками.

В куклах, пусть даже самых плохих и пошлых, есть определенная безобидность, служащая им лучшей защитой. Даже если они продукт изощреннейшего масскульта, спекуляция на наивности публики и средство для овладения ее душой и кошельком, кукла беззащитна и неагрессивна, а потому суд над куклами и их критика очень уязвимы. В конце концов, чем бы человечество не тешилось, лишь бы революций не устраивало.

Пафос сюрреализма столь же обманчив, как и видимая реальность К 100-летию Рене Магритта Аркадий ИППОЛИТОВ © "Русский Телеграф", 28 марта 1998 года "Ceci n'est pas une pipe" (это не трубка) - большими буквами написано на одной картине Рене Магритта 1928 года под изображением большой курительной трубки, весьма доходчивым и похожим. Это произведение завоевало огромную популярность и стало своего рода манифестом не только сюрреализма, но всего современного восприятия.

Второе название картины - "La Trahison des images" ("Предательство образов") - объясняет смысл этого творения. Наше сознание находится в столь сложных отношениях с видимой реальностью, что прямое прочтение образа невозможно. Образ изначально обманчив: изображение трубки не есть трубка, а только ее изображение.

Это очевидно, но на вопрос, что тогда это такое если не трубка, ответа также не следует. Магритт просто утверждает, что изображенное не есть предмет.

Сначала утверждение "Ceci n'est pas une pipe" привлекает своей экстравагантностью. Затем - своей разумностью. Действительно, изображение трубки не есть трубка, это вроде бы ясно и пятилетнему ребенку. Затем, вдумываясь в разумность этого соображения, начинаешь понимать, что оно ставит под сомнение всю мировую цивилизацию. На самом деле человечество всегда жило с уверенностью в том, что изображение трубки и есть трубка. Животные на стенах пещеры Альтамиры были животными, Озирис с соколиной головой был Озирисом, древнегреческий курос - куросом, средневековая Дева Мария - Девой Марией, цветы на голландском натюрморте - тюльпанами и розами, бульвар Капуцинок на пейзаже Писсаро - парижской улицей. Кубистические, фовистические и абстракционистические опыты всегда изображали суть вещей, и "Авиньонские девушки" Пикассо были "Авиньонскими девушками" Пикассо. И вдруг - трубка оказывается не трубкой.

Наше столетие бесконечно тиражирует образы. Фотография и кинематограф окружили нас их плотным кольцом, и человечество уже привыкло жить в их призрачном мире.

Моментальная вспышка - и ваше лицо вылезает из механического аппарата. Что это?

Вы? Нет, потому что вы реально держите кусочек фотобумаги, к вам не имеющий никакого отношения. Ваше изображение? Тоже нет, так как для изображения нужен посредник, что придает ему ту убедительность, какой обладает портрет, являющийся результатом некоей деятельности, имеющей реальность.

Тем более двусмысленно воспринимается искусство. Имеет ли отношение воспроизведенная работа Магритта к картине Магритта? Конечно же нет, ведь картина Магритта сделана красками на холсте, она имеет другой цвет, вкус и запах.

Что же это тогда появилось на газетной странице? Что же вообще мы видим на страницах книг, на рекламных щитах, на телевизионных экранах? Это не трубка, но что же это?

Со всей очевидностью Магритт доказывает нам, что это - Ничто. Страшное, абсолютное, совершенное Ничто, за которым ничего не стоит и которое ничего никому не может сказать. Ничто, являющееся мерилом всего. Бессмысленное, поэтому наполненное смыслом. Ощутимо реальное Ничто, не обладающее никакой конкретностью.

Ничто является сутью искусства Магритта. Яблоко, заполняющее пространство комнаты, ночные лампы, заливающие светом освещенный солнцем город, туфли и сорочки, приобретающие формы женского тела, картина, нарисованная на фоне неба и повторяющая форму плывущих по небу облаков, - одно дублирует другое, все в мире подобно, и каждая реальность ставит под сомнение другую реальность. Если наше зрение нам врет, и на самом деле, когда мы видим трубку, мы должны знать, что это не трубка, то значит нам врет весь окружающий мир, и у реальной трубки не больше прав называться трубкой, чем у ее изображения.

Так же и наполненные изображением пространства картины Магритта дают нам его ложное изображение, и зритель, бредущий в этих безвоздушных пространствах, похож на заблудившуюся муху, бессмысленно бьющуюся о стекло, так как она видит за ним небо, а точнее - лишь изображение неба. Муха, с сухим стуком ударяющаяся о невидимую преграду, на самом деле не глупее человечества, столько столетий ударявшегося взглядами об изображения, которые, оказывается, ничего не значат, кроме слов. Ведь "слово может заменить предмет в реальной жизни. Образ может в свою очередь заменить слово". Это высказывание Магритта еще более усложняет вопрос о трубке. Надпись, доказывающая, что это не трубка, зачеркивает ее изображение, в то же время изображение трубки опровергает надпись, но и то и другое оказывается тесно взаимосвязанным, поясняя друг друга. Получается полная бессмысленность.