Аркадий Ипполитов - Эссе 1994-2008

Банковские коллекции / Принципы собирательства Русская духовность встретилась с голландской обстоятельностью Вновь Россия и Голландия

Через триста лет и опять в Петербурге сошлись две культуры: русская и голландская. По этому поводу можно бесконечно спекулировать на тему реформ: о том, что Россия второй раз обращается именно к Нидерландам во времена, когда… и т. д., и представить голландцев своего рода варягами, призываемыми Русью для того, чтобы придать ей европейский вид. Повторение такого рода опыта придает взаимоотношениям России и Голландии своего рода устойчивость.

Сегодня, спустя триста лет, все те черты голландской культуры, что оказались столь привлекательны для Петра, одержимого идеей реформирования, видны даже с большей отчетливостью. Крошечная Голландия для огромной России представляла собой идеально возделанную и ухоженную часть Европы. Она была Европой в кубе, образцово-показательной Европой, Европой, где все европейские черты были столь отчетливо проявлены, что стали почти карикатурными. Для Руси, объятой азиатско-византийским сном о духовном величии и избранности, европейскость выражалась в первую очередь в практическом рационализме, то есть в разуме, направленном на то, чтобы достичь процветания не абстрактных "всех", а каждого отдельного человека. Именно это было абсолютно чуждо русским, и именно это привлекало их больше всего.

Небольшой народ, занятый осушением крохотных польдеров и искусной защитой своей территории от морских вод, и - народ великий, с великолепным безразличием относящийся к заболачиванию собственных гигантских земель и с садомазохистским удовольствием выжигающий и вырубающий лес, ту драгоценность, за которой голландцам приходилось плавать в Норвегию и покупать ее втридорога. Величественный контраст двух наций сохранился до сих пор. Кропотливые голландцы, в течение веков усердно культивирующие свою независимость и от природы и от других, a priori более сильных наций, и бездонное русское безразличие к какому-либо влиянию извне, покоящееся на уверенности, что глубины русского духа смогут справиться с любым явлением здешнего мира да и нездешнего тоже.

Русское восхищение искусной искусственностью голландской земли, заново сотворенной ее обитателями, привело к созданию новой русской столицы. Для того чтобы повторить голландское чудо, россиян заставили рыть каналы, осушать болота, строить мостовые - делая все это из восхищения перед практическим рационализмом и с полным однако безразличием к собственному процветанию. Тогда голландцы смотрели на это с благоговейным ужасом. С тех пор немногое изменилось. Банки и живопись

Взаимоотношения искусства и банков имеют долгую историю. Достаточно вспомнить Медичи во Флоренции, коллекцию Кольбера во времена мушкетеров или покровительство Неккера изящным искусствам в предреволюционной Франции, чтобы убедиться в живительной для искусства силе денег. В России коллекции Третьякова, Щукина и Морозова доказывают то же самое, но так же как и перечисленные западные коллекции, это были собрания, составленные отдельными личностями, и в сущности, ничем, кроме размаха, от других частных коллекций не отличались. Только в нашем столетии, при том, что имя банка перестало быть синонимом имени банкира, образовались так называемые банковские коллекции - нечто особенное в истории европейского собирательства. В первую очередь их задача заключается в том, чтобы придать столь безличностному явлению, как финансы, некие индивидуальные черты.

В прошлом году одним из крупнейших событий аукционной жизни стала распродажа английской банковской коллекции. За невероятно высокую сумму был продан пейзаж Хоббемы, сравнительно недорого купленный где-то в 70-е годы. Остальные лоты так же во много раз превысили первоначальную стоимость произведений. Финансовая удача английской распродажи послужила доказательством прагматической пользы коллекционирования. Реализовалась простейшая мечта всех артдилеров: дешево купить, дорого продать. И стало казаться, что банки, собирающие произведения искусства, могут при необходимости быстро превратить их в наличность.

На самом деле это заблуждение. Финансовая удача английской распродажи - случайность. Вполне возможно, что она была заранее подготовлена, но это дело не меняет. Масштабное коллекционирование в расчете на быструю реализацию в принципе невозможно по очень простой причине: если на рынок выпускается большая партия товара, он тут же дешевеет. Так, коллекционирование итальянской живописи XVII века итальянскими же банками привело к резкому повышению цен на нее на мировом рынке. Но если сейчас они выкинут туда свои коллекции, то она так же резко подешевеет. То же самое можно сказать и об отечественных собирателях, закупающих Айвазовского, Шишкина и Маковского.

Главным стимулом коллекционирования является не финансовая выгода, а создание имиджа. Английская распродажа, даже измеряемая миллионами долларов, с точки зрения больших денег смешна. Зато банк прослыл необычайно здравым и прагматичным, а это очень важно именно для англичан. Собирательство немецких банков напоминает методичное функционирование фонда Гете, и любой коллекции подходит лозунг "Немецкая культурность превыше всего". Итальянцы превыше всего ценят эстетический эффект красивых вещей и соответственно барочную живопись. Русские, с их покупками Айвазовского, Шишкина, Фаберже и современного искусства, как всегда, не очень внятны, и в основном их художественная политика определяется желанием обладать тем, что считалось красивым в детстве - отсюда Фаберже и Шишкин, - и быть авангарднее всех - отсюда страстная поддержка авангарда. Что голландцу хорошо, то для русского - тоска

Создание имиджа - дело очень трудное. Его нельзя решить с помощью одной или нескольких удачных покупок. Даже если предположить, что сегодня какой-нибудь отечественный банк купит "Блудного сына" Рембрандта или "Мону Лизу" Леонардо да Винчи, эти покупки, при всем их очевидном резонансе, имиджа не сделают, а останутся единичным громким скандалом. Учитывая то, что на современном рынке "Мону Лизу" никак не достать, банкам приходится вести художественную политику.

Русская и голландская коллекции, встретившиеся в стенах Манежа, замечательны как примеры этой политики. Отечественная сторона создает экспозицию, пытающуюся отразить историю русского авангарда от Малевича до наших дней. За неимением "Черного квадрата" на ней представлены различные последователи великого авангардиста, зато последние достижения продемонстрированы с невозможной полнотой, вплоть до концептуализма. То есть российская сторона показывает все, что было в России самого передового. Русский авангард славен тем, что на некоторое время обогнал Европу и Америку, и хотелось бы, чтобы он всегда это делал. Сейчас ему, правда, это не совсем удается, но желание показать исторические связи, объединив 1996 год с вожделенным 1913-м, вполне естественно и почти не вызывает раздражения.